
* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки
453 Гончаровъ. 454 появилось целикомь, въ одной январьской книжке „Современника" аа тотъ же годъ. Самолюбие Г. былъ накесенъ жвстошй у д а р у который оказался для него твмъ тяжелее, что соперникомъ, похитившимъ у него, какъ ему каза лось, его славу, былъ никто иной, какъ Тургеневу которому онъ читалъ нъкогда наброски своего романа, съ ко торымъ делился своими замыслами, надъ которымъ чувствовалъ прежде свое превосходство, считая автора „Записокъ Охотника" лишь талантливымъ раз ск азч ико мъ-и з о бр аз ит ел емъ нар однаго быта. Больные нервы писателя не выдержали, н онъ выступилъ про тивъ Тургенева съ тяжелымъ обвиненешемъ, будто бы тотъ воспользовался его замыслами при создании своего романа: эти заимствования и обезпечили будто бы „Дворянскому гнваду" шумный усигвхъ. Болезненная мнитель ность Г. приняла столь ръзтпя формы, что Тургеневъ долженъ былъ обратить с я къ товарищескому суду, который употребилъ в е з усилия, чтобы прими рить между собою бывшихъ друзей, но безуспешно: слава Тургенева яви лась для Г. темъ заколдованнымъ кру тому въ которомъ, какъ въ вихре, вер телись все больныя мысли и чувства его, глубоко опечаленнаго недостаткомъ внимания читателей къ произведению, надъ которымъ онъ работалъ, которое любовно лелеялъ въ душе въ течение многихъ летъ. Враждебное чувство къ Тургеневу по временамъ усили валось и доходило до бреда, до гал люцинации. Обладая большой выдержкой, Г., од нако, редко давалъ власть надъ собой темнымъ силамъ своей души. Обыкно венное т е ч е т е его жизни было, по внешности, спокойное, ровное, обыва тельское. Время отъ времени Г., полушутя, полусерьезно, отдав ал ъ дань своему гражданскому темпераменту и помещалъ анонимный заметки въ „Голосе" и въ „СПБ. Ведомостяхъ", обращая внимание на различный мелкня несо вершенства въ практике городского благоустройства; напр., ему принадле жать заметки о бродячихъ собакаху о безпорядочной е з д е извозчиковъ, о не обходимости посыпать тротуары пес- комъ, объ обеде бывшихъ студентопъ московская университета, о юбилее Шекспира, о впечатленняхъ русскаго путешественника при возвращении въ Петербургь черезъ Вержболово и др. Цензурная служба, несмотря на по следовательный повышения (въ 1862 г. онъ былъ назначенъ редакторомъ офи циальной „Северной Почты",въ 1863— членомъ Совета по деламъ печати), тоже оисазалась не по душе Г. Въ 1865 г., по словамъ того же Никитенка,—„онъ (Г.) съ крайни мъ о горче m емъ говорилъ о своемъ невыносимомъ положении въ совете по деламъ печати. Минмстръ смотритъ на вопросъ мысли и пе чати, какъ полицейшй чиновникъ"... Положение Г. было темъ тяжелее, что его самолюбие, какъ литератора, полу* чало весьма чувствительные уколы. Уже то обстоятельство, что Г. служилъ по ведомству полиции мысли, не могло вызывать къ нему сочувствия въ пи сательской среде. Цензура изстари возбуждала противъ себя такую нена висть со стороны писателей, что ихъ предубеждение противъ Г., художника съ большимъ талантомъ и, казалось, общественной чуткостью, мирившагося съ деломъ стеснения родной литера туры, было неизбежно. Г. же и здесь смотрелъ на службу какъ на внешнюю форму своего общественно - бытового уклада въ Петербурге, она была для него тоже своего рода маской, подъ которой скрывалась отъ по стороння го взора интимная, богатая переживаннямин личнаго характера, полная тревожныхъ, творческихъ исканий жизнь. Закончивь третий иаъ своихъ романовъ „Обрывъ", куда онъ вложилъ такъ много личнаго, подводящаго итогъ пе режитому и передуманному, Г. напе чаталъ его въ „Вестнике Европы" въ 1860 г. и былъ снова огорченъ, когда публика встретила этотъ романъ хо лоднее, чемъ предыдущие Объясняется это, главнымъ образомъ, т е м у что въ настроении русскаго общества совер шилась на протяжении десяти летъ огромная перемена. Если идейные про тивники Г. не могли не преклоняться все-таки передь художественными до стоинствами „Обломова", то критика конца 60-хъ годовъ чуть не съ иронией отзывалась о „прекрасныхъ художе-