* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

222 ПУШКИНЪ. сорта людей благовоспитанныхъ до педантизма, къ которымъ принадлежала и ди-ректоръ Лицея Энгельгардтъ, и баронъ Корфъ: съ такими людьми никогда не уживался поэтъ. Быть можетъ, въ первый разъ приласкавъ поэта, Воронцовъ, действительно, ожидалъ, что и русскШ поэтъ «явится въ его передней съ посвящешемъ или одою», сочиненною въ честь его въ свободное отъ службы время; но Пушкинъ совс-Ьмъ иначе смотр-Ёлъ на себя; по своей привычке онъ не воздержался отъ ост-ротъ и эпиграммъ насчетъ «милорда»,— и скоро отношения ихъ были испорчены непоправимо. Не сошелся поэтъ и съ одесскимъ обществомъ, которому тонъ задавалъ самъ Воронцовъ. Здесь «узлы всехъ событШ распутывались уже гораздо труднее, ч'Ьмъ въ Кишиневе. Тамъ легко и скоро сходили съ рукъ Пушкину и ташя проделки, которыя могли разрешиться въ настоящую жизиенную беду; здесь онъ могъ вызвать ее и ничего не делая, а оставаясь лишь только Пушкинымъ»,.. «Вра-говъ у него совсемъ не было на новомъ месте служешя, а были только хладнокровные счетчики и помечатели всехъ проявленШ его ума и юмора, употребляв-mie собранный ими матер!алъ для презри-тельныхъ толковъ втихомолку. Пушкинъ просто терялся ВЪ ЭТОМЪ Mipe приличия, вежливости, дружелюбнаго коварства и холодваго презретя ко всемъ вспышкааъ, даже и подсказаннымъ благородными дви-жен!ями сердца. Онъ только чувствовалъ, что живетъ въ среде общества, уевоив-шаго себе молчаливое отвращение ко вся-каго рода самостоятельности и оригинальности» (Анненковъ). Вотъ почему съ одесской аристократией поэтъ не сошелся; его тяготило это общество еще въ Кишиневе, въ доме Канта-кузиныхъ; онъ и въ Одессе не могъ себя чувствовать свободно. Не сошелся онъ и съ мествымъ латераторскимъ кру-гомъ, наиболее крупными представителями котораго были Тумансый и писательница Зонтагъ; ихъ поэтъ чуждался въ такой же мере, быть можетъ, потому, что именно теперь, въ Одессе, окончательно разделывался съ последними узами старой поэзш XVIII века и ветупалъ на новый путь. Съ шля 1823 г. по декабрь были имъ написаны две первыя главы «Онегина»; въ Феврале 1824 г. начата третья; между де- кабремъ 1823 года и январемъ 1824г.на-писана поэма «Цыгане»; первыя главы «Евгения Онегина» и вся поэма «Цыгане» пропитаны критицизмомъ: поэтъ разоблачаете русскаго байрониста—Чайльдъ Гарольда и въ обстановке столичной жизни, и въ дикихъ степяхъ Бессарабш. Того, даже бледнаго ореола мученичества, которымъ окружено чело Кавказскаго Пленника, здесь н?тъ: правда художественная и правда жизни вступала въ свои права. Къ этому же одесскому перюду жизни относятся те знаменатальныя письма къ Бестужеву, Рылееву, Дельвигу и кн. Вяземскому, въ которыхъ ясно сказывается желав1е начать критику въ нашей литературе,—критику новую, которая переоце-нила-бы старыя ценности, проверила старые авторитеты. Еще ранее, живя въ Петербурге, онъ, желая «поучиться», соби-ралъ мнёшя лицъ, цринадлежавшихъ къ различнымъ литературнымъ толкамъ (отсюда сближеше съ Катенинымъ и Олени-нымъ); теперь еще сильнее чувствовалась имъ потребность услышать свежее, ободряющее слово.—Отсюда вызовы на прин-цишальный споръ, съ котрыни онъ обращался къ друзьмъ-литераторамъ; отсюда просьбы написать теоретическая разсужде-шя въ виде предисловия къ его новымъ творешямъ. Въ своихъ письмахъ къ друзь-ямъ-критикамъ онъ, несомненно, является мыслителемъ-новаторомъ, который не въ салахъ создать, Формулировать теорш, во который «имеетъ свое умное, никемъ еще не сказанное и часто очень меткое слово относительно людей и явлешй въ русской литературе». Безъ преувеличения можно сказать, что въ своихъ частыхъ письмахъ, въ своихъ черновыхъзаметкахъ онъ былъ ближайшимъ вредшественникомъ БЬлин-скаго, главная заслуга котораго и состояла именно въ «ревизш» русскаго Парнасса, въ переоценке старыхъ ценностей. Но никто изъ друзей Пушкина не былъ вооруженъ проницательностью и смелостью поэта, ? его замечательный мысли, которыми онъ подзадаривалъ друзей и критиковъ, остались безплодными. «О Дмитриеве», писалъ поэтъ кн. Вяземскому, «спорить съ тобою не стану, хотя все его басни не стоятъ одной хорошей басни Крылова, все его сатиры—одного изъ твоихъ посланШ, а все прочее — перваго стихотворешя Жуков-скаго. По мне Дмитртевъ ниже Неледин-