
* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки
233 ОГАРЕВЪ 234 онъ жилъ на небольшую пенсию, сначала отъ Гер цена, а после смерти послёдняго—отъ семьи его. Челов'Ькъ крайне скромный, застенчивый, хотя и полный веры въ свое призвание, 0. неотразимо дёйствовалъ на всякаго, кто былъ чутокъ къ' душевной красот*. Вокругъ него всегда созда вался особый «Огаревсюй культъ»; въ его прпсутствш люди становились лучше и чище. Гер ценъ говорплъ, что «жизненным* деломъ 0. было создание той личности, какую онъ представлялъ изъ себя». Въ значительной степени напоминая Станке вича, 0., мало продуктивный въ печати, вл1ллъ лич ной беседой, делясь богатым* запасомъ своихъ знашй, высказывая яршл мысли, часто въ очень яркихъ образахъ. Отсутстые выдержки и усидчивости, безпредметнал мечтательность, лень и привычка къ жиэпи изо дня въ день, безъ определенной цели, помешали твор честву 0. развернуться въ полном* объеме. Темъ не менее, небольшая книжка его стихотворешй от водить ему очень видное место въ ряду второстепенныхъ поэтовъ нашихъ. О.—поэтъ совсёмъ особаго рода, въ одно и то же время и глубоко-искреншй, и совершенно лишенный непосредственности. Онъ— представитель ис!слючительно рефлективной поэзш, того, что немцы называютъ Grtlbeleien. Стихъ его музыкаленъ и мелодиченъ: онъ былъ страстный му зыкант* и всегда томился желашемъ выразить сладко наполнявпие его душу неопределенные «звуки» («Какъ дорожу я прекраснымъ мгновеньемъ! музыкой вдругь наполняется слухъ, звуки несутся съ какпмъ-то стремленьемъ, звуки откуда-то льются вокругъ. Сердце за ними стремится тревожно, хо четъ за НИМИ куда-то лететь, въ эти минуты растаять бы молено, въ эти минуты легко умереть»). Но и музыкальность 0. тоже не непосредственная, а реф лективная, потому что составляет* результать высо кой душевной к у л ь т у р ы . О.— поэтъ безъ моло дости, безъ настоящаго, живущШ исключительно воспоминаниями и тоскою по безвозвратно-прошед шему. У него едва ли можно найти съ полдесятокъ стихотворешй безъ помысловъ о прошломъ. Резуль татомъ его разбитой жизни эта тоска является только отчасти. Одно изъ известнейшихъ его стихотворешй: fMu въ жизнь вошли съ прекраснымъ упованьемъ»— своего рода отходная, где поэтъ себя и друзей сравниваетъ съ кладбищемъ; ихъ «лучпия надежды и мечты, какъ листья средь осенняго ненастья, по падали и сухи и желты». Но когда написана эта отходная? Во время пензенской «ссылки», когда автору было двадцать съ небольшимъ летъ, а самое «несчастье», его постигшее, было довольно-таки но тяжкое. Одинъ изъ счастливёйшихъ моментовъ жизни О. нашелъ отклик* въ стихотворении: «Много грусти»— и воть его заключительныл слова: « А л и молодъ, жизнь моя полна, и песнь моя на радость мне дана, но въ этой радости такъ грустп много». Грусть, ти хая и почти беэпричинная—основной тонъ поэзш О. Онъ далеко не безусловный песспмистъ, ему не хочется умереть («Проклясть бы могъ свою судьбу», «Когда встречаются со мной»); онъ ожпваетъ, когда становится лицомъ къ лицу съ природой и этому облэанъ лучшими своими вдохновениями («Полдень», «Весна», «Весною»); минувшее всегда рисуется ему въ самыхъ светлых* очертаниях*, жизнь вообще ему отнюдь не кажется юдолью горя и плача—но индивидуально онъ способенъ отзываться почти исключительно на грустное и меланхоличное. Его внимаше привлекает* всего чаще видъ разрушешя и запустения («Старый домъ», «Стучу,' мне двери отперъ», «По тряской мостовой», «Опять зна комый домъ», «Зимняя дорога»), уходяпнй вечеръ («Вечерь»), догорающая свёча («Фантазия»), ночь въ пустомъ доме (Nocturno), тускло-освещенная снеж ная поляна («Дорога»), тоскливо-унылый звук* доски ночного сторожа («ДеревенсшЙ сторожъ»), чахоточ ная, приближающаяся къ смерти («Къ подъезду»), старики, потерлвппе дочь («Старикъ какъ прежде»), забытая любовь («Забыто», «Обыкновенная повесть»), мертвое дитя («Младенсцъ», «Fatum»). Роскошь Юга вызываетъ въ немъ желаше быть «на севере туманномъ и печальному»; пиръ его не веселить: «онъ но шлеть забвенья душевной скорби; судорожный смехъ не заглушает* тайнаго мученья» («Въ пирахъ без умно молодость проходить», «Домой я воротился очень поздно»); «что годъ, то жизнь становится скучней» («Праздникъ»), «скука страшная лежитъ на дне души» («Бываю часто я смущен*»). Поэту кажется, что «вся жизнь пройдет* несносною ошиб кой» («Ночь»), что оя* живет* «въ пустыне много людной» («Портреты»); онъ себе представляется за терянным* «въ море дальнем*», где вечно «все тотъ лее гулъ, все тотъ же плескъ валовъ, безъ смысла, безъ конца, не видно береговъ» («За днями пдутъ дни»). ЛИШЬ изредка «еще любви безумно сердце просить», но «тщетно все—ответа нетъ иееланыо», «замолкший звукъ опять звучать не можетъ» («Еще любви безумно сердце просить»). Одипъ только разъ женственная лира О., самая, можетъ-быть, нежная во всей русской поэзш, взяла несколько бодрыхъ и далее воинственныхъ аккордовъ—въ последнемъ изъ небольшою цикла четырех* превосходных* стихо творешй, озаглавлепныхъ «Монологи»; но это черта чисто-бюграфическал. О. былъ въ то время (1&£6) заграницей, слушалълекцш,чувствовал* себя вновь «школьникомъ», и ему на мгновенье показалось, что его духъ «китёнок* волей», что он*, наконец*, «отстоял* себя отъ внутренней тревоги». Его прельстилъ «духъ отрицаньл, не тотъ насмешник* черст вый и больной, но тотъ всесильный духъ движенья и созданья, тотъ вечно юный, новый и живой; въ борьбе безстрашенъ онъ, ему губить отрада, изъ праха онъ все строить вновь и вновь, и ненависть его къ тому, что рушить надо, душе свята, такъ какъ свята любовь». Эта мимолетная и случайная вспышка находится въ нолномъ противоречш съ проникающим* всю поэзш 0. чувствомъ всепроще ния и глубокой «резиньяцш», исакъ говорили въ 40-хъ годахъ любямымъ выражешемъ столь любимаго тогда Шиллера. Въ прощальном* стихотворешй жене («К* ***») онъ говорить женщине, разбившеЁ его жизнь: «о, я не враг* тебе... дай руку»! и спешит* уверить ее, «что не смутить укоромъ совесть тебе отнюдь мои уста»; онъ признательно помнить только светлое прошлое: «благодарю за те мгновенья, когда я верил* и любилъ». Не только въ личной жизни полонъ 0. такого всепрощения и покорности судьбе. Лира этого поэта, всю жизнь составлявшаго пред мет* внимания политической полиции, почти не знаетъ протестующихъ звуковъ. Въ собранш стихов* О., изданныхъ въ Poccin, найдется не более 4—Г> пьесъ, где затрагиваются, и притомъ самымъ мимо летным* образомъ, общественный темы. «Кабакъ» заканчивается возгласомъ обиженнаго отказомъ парня: «эхъ, брать, да едва ли бедному за 4apitofl позабыть печали», «Соседка»—словами: «да въ нашей грустной стороне скажите, что жь и делать боле, какъ не хо зяйничать жене, а мужу съ псами ездить въ поле». «Дорога» эакаиичпвастсл четверостиппемъ: «я въ ки битке валиеой еду да тоскую: скучно мне да жалко сто рону родную»—вотъ и весь «протестующий» элемент* поэзш будущаго деятеля русской эмиграции. Самымъ полным* выражешемъ огаревской резпньнцш является уже названное стихотвореше «Друзьям*», написапное во время ссылиш; «мы много чувствъ,