* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

331 ГЕРЦЕНЪ 332 сильно, остро и проникнуто огнем*». Въ то же время Г . изучает* исторш Poccin, бытъ народа русскаго, складъ его психической жизни. Онъ под­ ходить къ вопросу: какая сила сохранила мнопя прекрасный качества русскаго народа, несмотря на татарское иго, немецкую муштру и отечествен­ ный кнутъ?—Это сила православ1л,—говорили сла­ вянофилы: лишь пзъ нея исходить, какъ производ­ ное, духъ соборности народа, а внешним* выражешомъ этого духа является общинный бытъ рус­ скаго крестьянства. Образованные слои общества оторвались отъ народа въ «петербургски! першдъ» русской ucTopiu, и въ этомъ все наше несчастье. Весь вопросъ сводится теперь къ воэращенш «къ народу», къ сл1лшю съ нимъ. Руссшй народъ въ б ы т е своемъ рЪганлъ ту самую задачу, которую «Западъ» поставил* лишь въ м ы с л и . Г. не согла­ шался съ п р е д п о с ы л к а м и , изъ которыхъ исхо­ дили воэзртшш славянофилов*, но несомненно, что 'ихъ взгляды на «особенности» экономнческаго быта Poccin были пмъ въ значительной степени усвоены и заняли м*сто въ позднейшихъ его воззрешлхъ. Это онъ признавал* и самъ. Несмотря на кипучую умственную жизнь, Г . чувствовалъ, что дела, по­ стоянна™ дела, для его силъ въ Poccin того времени нетъ, и эта мысль приводила ого иногда почти въ отчалшс. «Спорили, спорили,—записывалъ онъ в* своемъ дневнике,—и, какъ всегда, кончили ничёмъ, холодными речами и остротами! Наше состояше безвыходно, потому что ложно, потому что истори­ ческая логика указываетъ, что мы в н е н а р о д ­ н ы х ъ п о т р е б н о с т е й , и наше дело—отчаянное страдаше». Г. тянуло въ Европу, но па просьбы Г. о выдаче заграннчнаго паспорта для лечешя тамъ жены имп. Николай положплъ резолюцш: *не надо». Услов1я русской жизни страшно давили Г.; между темъ Огаревъ былъ уже за границей и оттуда пи­ салъ своему другу: «Г.! А ведь жить дома нельзя. Я убежденъ, что нельзя. Человекъ, чуждый своему семейству, обязанъ разорвать со своимъ семействомъ... Мне надоело всо носить внутри, мне нуженъ поступок*. Мне, — слабому, нерешитель­ ному, непрактичному, dem GrUbelenden,—нуженъ поступок*. Что же после того вамъ, более меня сильнымъ?» Г. п самъ чувствовалъ всемъ существомъ, что «жить дома нельзя», но немало тяжслыхъ дней онъ перенесъ прежде, чемъ желанная возможность наступила, и передъ нимъ раскры­ лись двери душной русской тюрьмы 40-хъ гг. Радость освобождения, новизна ощущеши возмож­ ности дышать вольной грудью и та повышенная атмосфера, которою отличался во всей Европе, и особенно во Франщи, канунъ бурь 1848 г.,—все это наполнило душу Г. радостью. Прибывъ, въ 1847 г., прямо въ Парижъ, онъ весь погрузился въ открывшуюся передъ нимъ новую жизнь. Онъ быстро сблизился съ вождями французскаго обще­ ственна™ движешя того времени и имелъ поэтому возможность наблюдать развертывавппясл собьгил очень близко. «Дом* Г.—вспоминает* бывппй въ то время также за границей Анненковъ—сделался подоб1емъ Дшниыева уха, где ясно отражался весь шумъ Парижа, малейппя движешя и волнешя, пробегавппл на поверхности его уличной и интел­ лектуальной жизни». Но сквозь в н е п ш я декоращи этой жизни скоро разглядел* Г. н ел тЬневыя стороны. Уже въ «Письмахъ изъ Avenue Marig;ny» встречаются строки, ясно указывагопця на ту неудовлетворенность, которую онъ тогда испыты­ вал*. «Францш пп въ какое время не падала такъ глубоко въ нравственном* отношенш, какъ теперь», писалъ онъ уже 15 сентября 1847 г. Весь строй французской жизни, весь бытъ Франщи, который Г. называлъ «мещанскнмъ», возбуждал* в* душе его все более п более глубокую антипатию. «Раз­ врат*—писал* онъ — пронпкъ всюду: въ семью, въ законодательный корпусъ, литературу, прессу. Онъ настолько обыкновененъ, что его никто не эамечаетъ, да п замечать не хочетъ. И это развратъ не широкий, не рыцарсшй, а мелшй, без­ душный, скаредный. Это раэвратъ торгаша». Что касается вождей движешя, то п тутъ первое впечатлешс отъ беседъ съ НИМИ, равное, какъ шутливо замечалъ онъ, «некоторым* образомъ чину, повышешю по службе», быстро сменилось скептическим* къ нимъ отношешемъ. «У меня все опыты идоло­ поклонства и кумиров* не держатся и очень скоро уступают* место полнейшему отрнцанш». Его потя­ нуло в* Италш, где въ то время освободительное д в и ж е т е шло, повидимому, ннымъ, нежели во Францш, русломъ. «Я нравственно выздоровелъ,— писалъ Г.—переступивъ границы Франщи; я обя­ занъ Италш обновлошемъ веры въ свои силы и въ силы другихъ; мнопя уповашл снова воскресли въ душе; л увиделъ одушевленныл лица, слезы, л услышалъ горячш слова... Вся Птал1л просыпалась на мопхъ глазахъ. Я виделъ неаполитанскаго короля, сделаннаго ручнымъ, и папу, смиренно просящаго милостыню народной любви». Весть о февральской револющи во Франщи и о провозглашении тамъ Второй Республики опять привлекла Г . въ Парижъ, где горячка собьшй захватила его очень сильно; но впечатлеше, которое произвела на него Франщя въ первый его туда пр1ездъ, нисколько не умень­ шилось и теперь. Все яснее и яснее виделъ оиъ, что револющи опереться не на что, и что Парижъ неудержимо стремится къ катастрофе. Она и про­ изошла въ «шньеше дни», которыо Г. пережнлъ въ Париже. Страшное впечатлеше произвели они на него. «Вечеромъ 26 ш н я мы услышали после по­ беды надъ Парижем* правильные залпы, съ не­ большими .разстановкамн... Мы все взглянули другъ на друга, у всехъ лица были зеленыя. «ведь это разстреливаютъ»,—сказали мы въ одпнъ голосъ и отворнулнсь другъ отъ друга. Я прижалъ лобъ къ стеклу окна и молчалъ...» Последовавпил и далее сцены отличались темъ же характеромъ: «надменная нацшнальная гвард1я съ тупой злобой на лице берегла своп лавки, грозя штыком* и прнкладомъ; лнкуюшдя толпы пьяной мобили ходили по буль­ варам*, распевал; мальчишки 15—17 лёт* хвастались кровью своихъ Оратьевъ. Кавеньякъ возилъ съ собою какого-то изверга, убившаго десятокъ французовъ... С о м н е т е заносило свою тяжелую ногу на иоследшл достолшя, оно перетряхивало не церковную ризницу, не докторския мантии, а револющонныя знамена»... Вскоре пришлось Г., во избежаше ареста, бежать пзъ Парижа въ Женеву, хотя на бумаге во Франщи продолжала существовать рес­ публика. Еще въ Париже у Г. созрело р е ш е т е не возвращаться въ Р о с с ш . Какъ ни ужасно было все, пережитое имъвъ Европе, но Г. успелъ при­ выкнуть къ такимъ услов1ямъ жизни, после кото­ рыхъ возвращеше на родину казалось прямо-таки сверхъ человеческих* силъ. Бороться съ услоBiflMu русской жизни,—а Г . решнлъ бороться съ ними путемъ прямого на нихъ нападения въ печати на русскомъ н иностранныхъ языкахъ,— можно было, лишь оставаясь въ Европе. Кроме того, онъ хогвлъ знакомить и Европу съ Poc­ ciefl, — Poccieft действительной, а не той, кото­ рую Европе рисовали нередко подкупленныя перья. Но прежде, чемъ положеше. Г., въ качестве эмигранта, определилось окончательно, въ его жизни