
* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки
411 Иванъ IV. 412 ходить къ тому д*Ьлу, которое выпало на его долю; это дело—государствен ное управление и строительство—тре бовало спокойнаго характера, треаваго ума, а не пламеннаго темперамента, не саркастическая остроутя и красноръчёя, свойстве, съ которыми можно было сделаться хоропшмъ начетчикомъ и говоруномъ, но которыя не столько содействовали, сколько ме шали ему стать хорош имъ царемъ, умеющиме жить съ людьми и ими править. Неудивительно поэтому, что въ светлые годы юности онъ почувствовалъ необходимость опеки: „для духовная совета,—писале онъ впоследствш,—призвалъ я попа Сильве стра"; Адашева ( „другихъ такихъ же") призвалъ онъ, чтобы тотъ „пе чаль его утолилъ и на людей врученныхъ" ему „Богомъ призреле". А эта „печаль" — что иное, какъ не не вольное признание своего делового, правительственная слабосилия? И въ течеше всей своей жизни И. IV, повидимому, искалъ моральной поддерж ки, да такъ и не нашелъ ея. „Ждалъ я,—писале онъ много позднее при звания Сильвестра и Адашева,—кто бы со мной поскорбелъ, и неть никого, утешающихъ я не сыскалъ"... Не сыскалъ же потому, что болезненно на пряженное самолюбёе и гордыня брали верхе, и онъ продолжалъ утолять не „печаль", а „ярость" свою, продол жалъ поступать, какъ безмерно подо зрительный, тщеславный деспотъ, надъ которымъ оставалась только одна власть, власть его страстей. Иногда онъ ужасался той пропасти, куда влекутъ е я страсти, и въ одинъ изъ та кихъ моментовъ самобичевания нзъподъ царская пера вылился кровью больного сердца написанный автопор трете, какъ всегда, не безъ преувеличешя, но съ несомненными реальными чертами. И. IV въ своемъ „завещании" (1572 г.) сделалъ печальное признание, что онъ „скаредными своими двлы паче мертвеца смраднейший и гнуснейппй", что онъ „разумомъ растленъ и скотенъ умомъ". И вспоминая свои мысли, разговоры и „двлы", И. имен но во всемъ своемъ прошломъ со скор бно усмотреть общую причину, при ведшую его къ такому глубокому и нравственному падет ю, причину, за ключающуюся въ свойствахъ его лич ности: „понеже,—яворитъ онъ,—убо самую главу осквернихъ желашемъ и мыслею неподобныхъ деле, уста разсуждешемъ убШства и блуда и всякаго злато двлашя, языкъ срамословёемъ, выю и перси гордостью и чаяшемъ высокоглаголиваго ра зума, руце осязашеме неподобныхъ и граблешемъ и убшствомъ, внутриняя помыслы всякими скверна ми, объядетемъ и пьянствомъ, чре сла чрезъестественнымъ грехомъ и опоясатеме на всякое зло... и иными неподобными глумлетями". Такъ же безпощадно, какъ и другихъ, И. IV оценив алъ и себя. Въ одинъ изъ та кихъ самообличительныхъ моментовъ онъ, кажется, искренно, а не лице мерно отказался отъ престола, чему, однако, не поверили бояре, привыкшее къ злому лукавству И., это — после убийства имъ царевича Ивана (1582 г.). Но проходила проникновенная мину та, — и снова „высокоглаголивый ра зуме" вступалъ въ свои права, опять начинался разливъ подозрительности, „гнева невоздержашя" и вообще вся каго невоздержания, опять царь И. твердилъ себе, что въ „Кроновыхъ жертвахъ" онъ не виновенъ, ибо „за себя есми сталъ",—и „всякимъ элымъ делашемъ" наполнялась жизнь И.... Съ годами отъ чувственныхъ излишествъ дряхлелъ и погасалъ прежде острый и многое тонко понимавшей умъ И., наступало дементное состои т е , выражавшееся, между прочнмъ, въ мелочной КИЧЛИВОСТИ СВОИМИ несмет ными сокровищами, которыя царь, со „многоглаголивымъ" удовольствеемъ тщеслав1я, показывалъ иностранцамъ и въ последнее свои дни. Въ это время И. IV шелъ всего 54-й годъ, а уже онъ, когда-то, хотя и сухощавый, но широкоплечей, съ крепкими мышцами, высокШ и красивый, съ орлинымъ носомъ, длинными усами и светлыми смеющимися глазами, теперь былъ сгорбленнымъ, дряхлымъ, почти погибшимъ физически и морально, старикомъ, потухшей взглядъ котораго быль мраченъ, выразительно свиде тельствуя о прожитой страшной жизнп. Быстро подбиралась ке нему смерть,