* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

ПСИХОАНАЛИЗ. Теория психоанализа. Понятие символа рованные под объяснения интерпретации больше говорят не о самой сказке, а об ее толкователе, который забывает, что «возможности нашего разума вращаются вокруг древнего образа, и с каждым новым видением начинает сверкать новая грань присущего ему смысла. Полностью мы никогда его не поймем, и поэтому сохраняется некая тайна, которая вновь и вновь привлекает нас и побуждает к раздумьям» (там же, 469). Подобная дифференциация весьма важна для психоаналитического подхода к сказке. При всем признании взглядов Юнга, которым мы воздали должное на предыдущих страницах, необходимо указать на ограничения его подхода и предотвратить возможные недоразумения. Без сомнения, символизируемая в сказке психотерапевтическая «работа по преодолению» — это не только «саморегуляция психического аппарата», как объясняет Юнг компенсацию либидо. Работа по преодолению всегда относится также к условиям и требованиям отнюдь не психического происхождения, даже если они переживаются психически. Недостаток этого подхода в конечном счете, несомненно, заключается в отрыве внутреннего мира от внешнего, субъекта от объекта, который в методическом отношении затрудняет понимание символического языка сказки с позиций психоанализа. ДАЛЬНЕЙШИЕ ЗАМЕЧАНИЯ Подводя итоги, можно сказать: подобно тому как Юнг и заданное им направление в психоаналитическом исследовании сказки раскрывают односторонность и даже узость фрейдовского подхода и стремятся выйти за его пределы, так и рассудительность Фрейда помогает уберечь это расширенное толкование от возможного скатывания к ни к чему не обязывающему. Там, где Фрейд видит в сказке лишь симптомы исполнения желания, Юнг видит действительно символы метаморфозы. Фрейд недооценивает неоднозначность иллюзорности фантазии: эта иллюзорность не только обманывает, но и окрыляет, зачастую порождая иллюзию инфантильного или иного удовлетворения — без нее человек не смог бы начать «работу по преодолению», необходимую для становления Я. Там же, где эта иллюзорность становится отражением самостоятельных движений души, отображением внутренней жизни человека, возникает опасность упустить постоянно подчеркиваемое Фрейдом противоречие между удовольствием и реальностью, желанием и действительностью. Суровость и сложность человеческих отношений не позволяют видеть в сказке, если ее сущность непосредственно связана с этими отношениями, лишь компенсацию «определенной односторонности, ошибочности, отклонения или иной дефект сознательной позиции» (Jung 1973, 26) 10. Особенно в многочисленных сказках, указывающих на так называемый «хороший» исход, нельзя воспринимать его только как восстановление того, что было нарушено. Я бы предложил понимать разрешение в сказке как знак надежды. Сказка «Румпельштильцхен» (Grimm 1949, № 55) — хороший пример, на котором можно сопоставить наш подход с позициями Фрейда и Юнга. Бедной дочери мельника, вынужденной под страхом смерти прясть из соломы золото, помогает в этой безвыходной ситуации «маленький человечек». Но за это девушка должна отдать ему все самое ценное: сначала ожерелье, затем кольцо и, наконец, своего первенца. Последнее требование может быть отклонено, если девушка, которая уже стала матерью, сумеет отгадать имя человечка. Для Фрейда «потешный маленький человечек» означал скрытое .желание: он трактует человечка как «зависть девочки к пенису» (Х, 4). В споре с ним Жозефина Бильц ссылается на Юнга: «В безвыходной ситуации появляется "совсем другое".. Мы интерпретиру- 584