* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

ПУШКИНЪ. 287 пивъ отъ главных!» своихъ воложешй, не удержался отъ восклнцан1я: «после вялости и мелкоты, которою отличалась наша литература за семь или за восемь лЬтъ предъ тЬмъ (1857—1858), память Пушкина какъ будто еще разъ повеяла жизнью и свежестью на нашу литературу, точно окропила насъ живой водой в привела въ движете наши окостеневавшие отъ бездейств1я члены». Признавъ здравый природный умъ Пушкина, критикъ не простилъ ему «двойственности въ жизни» и «генеалоги ческихъ» предразсудковъ. Не могъ простить Пушкину Добролюбовъ и его отношешй къ Радищеву и его стиховъ, возславляющихъ «насъ возвышающШ обмаеъ» Да будетъ проклятъ правды гласъ, Когда посредственности хладной, Завистливой, къ соблазну жадной, Онъ угождаеть праздно. Защищая «посредственность» и предпочитая «тьмы низкихъ истинъ» возвышающему идеализму, Добролюбовъ стоялъ на точке зренгя своего времени, бурнаго, дЬ-ятельнаго, когда созерцательности и мечте было мало простору. Впрочемъ, «грехи» Пушкина критикъ старается объяснить слабостью его характера, «не имевшаго внутренней опоры въ серьезныхъ,независи-мыхъ убеждешяхъ и потому скоро павшаго отъ утомлешя въ борьбе». Это объяскеше уже снимаетъ половину вины съ Пушкина,—сознательность его проповеди заменена теперь безсознательнымъ отраже-шемъ душевной борьбы. Писаревъ пошелъ дальше всехъ въ деле уничтожешя поэта. Его страстное, полное всякой злободневности время меньше всего склонно было къ увлеченно «чистой поэз1ей», каковою слыла поэз1я Пушкина. Проверять это установившееся мненге не было ни досуга, ни охоты. Слава Пушкина принимала сухой, казенно-оффищальный характеръ. Такимъ образомъ, статьи Писарева были лишь преувеличенно-резкимъ выражешемъ того общаго равнодушия, которое окружило въ это время поэзш Пушкина (Гриневичъ). Для него творешя поэта «усыпительны», самъ онъ легкомысленный версификаторъ, опутанный мелкими предразсудками, погруженный въ созерцаше мелкихъ, личныхъ ощущенШ и совершенно неспособный анализировать и понимать велише общественные и философеме вопросы нашего века, создавшаго себе кумиръ самохвальст- вомъ, столь ветхШ, что передъ нпмъ преклоняется пишущее Филистерство только по старой привычке и по обязанности службы». Для своихъ дней критика Писарева, пожалуй, и была понятна, — спокойное пушкинское примиреше съ жизнью со-всемъ не отвечало бурнымъ настроен1ямъ эпохи, быть можетъ, даже было вреднымъ въ тотъ моментъ, когда складывалась новая жизнь. Ни одинъ голосъ не повторилъ того, что сказалъ Писаревъ, и на Пушкинскомъ юбилее всеми органами печати, безъ различ1я направленШ, было осуждено несправедливое мнеше этого «рыцаря минуты». Требуя отъ героевъ Пушкина последовательности и прямолинейности 1860-хъ годовъ, критикъ забывалъ, что передъ нимъ люди 1820-хъ годовъ. Для него идеальной была бы Татьяна, если бы она бросила мужа, бросила бы затемъ нич-тожнаго Онегина и умерла отъ нищеты или отъ разврата. — Въ томъ же виде, въ какомъ предстали ему герои Пушкина, они не вызывали въ немъ ничего, кроме злобнаго хохота. Пародш писать нетрудно. Опереттой «Фаустъ на изнанку» осквернено н великое произведете Гёте. Пародш можно писать и ва Шекспира, но все это шутка плохого пошиба. Не будучи поклонпикомъ Татьяны, все-таки трудно не почувствовать приступа брезгливости, когда читаешь такую переделку письма Татьяны: «Ужъ если вы, коварный тиранъ, не будете ездпть къ намъ хоть разъ въ неделю, такънезачемъ было и показываться у насъ: безъ васъ я бы сделалась верною женою и добродетельною матерью, — теперь я по вашей милости, жестокШ мужчина, пропадать должна»... Въ силу своихъ определенныхъ идеа-ловъ, Писаревъ, въ сущности, далъ своимъ поклоннпкамъ въ статьяхъ о Пушкине «возвышающШ обманъ», презревъ гЬ «тьмы жизни истинъ» о Пушкине, изъ которыхъ мнопя верно уяснили бы ему суть дела. Такъ постепенно развивались в сами собою изобличались взгляды Белинскаго, при чемъ его попытки увидеть «закономерность» въ деятельности Пушкина оставлены были безъ внимашя его продолжателями, а то «случайное», что примешалось къ поэзш Пушкина, и что неверно было имъ истолковано, разрослось въ та-