* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

ПУШКИНЪ. 253 ныть») — выражена это примирение съ жизнью; оно сказалось въ томъ безоблачно-ясноиъ взор-Ь, съ которымъ онъ смотрелъ въ глаза смерти: онъ готовъ идти ей навстречу, потому что таковъ круговоротъ человеческой жизни: старость сходить подъ «вечны своды», юность расцветаете ей на смену, Съ трогательной любовью смотритъ поэтъ на эту юность, которая сменить его, и хочется ему, чтобы у его «гробового входа» играла эта «молодая жизнь»... Ни тени зависти или эгоизма на этомъ светозарномъ м!росозерцанш. Въ стихотворенш «Я васъ любить» звучитъ та же свобода отъ тяжелаго гнета эгои-стическихъ чувствъ: любимую женщину онъ провожаетъ въ жизнь пожеланхемъ, чтобы она встретила тамъ любовь, равную его: «Я васъ любилъ такъ искренно, такъ нежно, какъ дай ваиь Богъ любимой быть другимъ!» Много испытаний вынесъ онъ изъ жизни и съ поднымъ право'мъ могъ сказать: «мой путь унылъ»,—но онъ не обольщался и насчетъ будущаго и къ этому восклицашю прибавляетъ другое: «сулить мне трудъ и горе грядущаго волнуемое море'.» Но темъ не менее, въ этой жизни онъ ввделъ смыслъ: «Но не хочу, о други, умирать!» восклицаетъ онъ,: «я жпть хочу, чтобъ мыслить и страдать!» Онъ видёль, что жизнь — сплетете горестей и радостей, и готовъ былъ идти ей навстречу. Такимъ образомъ, жизни онъ не идеализировалъ, смотрелъ на нее трезво и полюбилъ ее за все: за радости и за страдашя. Какъ всегда отзывчивый на всякое ласковое слово, теперь, после житейснихъ столкновешй съ людской пошлостью и злобой, поэтъ особенно былъ чуяствителенъ ко всякому вниманию... Старушка няня, столько любви положившая къ ногамъ великаго питомца, окружена какимъ то неземнымъ благого-вешемъ. Съ теплымъ чувствомъ признательности отозвался онъ на стихотворное послаше московскаго митрополита Филарета. Еще трогательнее «ОтвЬтъ анониму», который прислать поэту стихотворное по-желаше счастья по поводу его помолвки. Поэтъ ответилъ благодарностью «души умиленной», но съ грустью признался, что «къ доброжелательству онъ не привыкъ», «языкъ его ему необыченъ и страненъ». Онъ не ждетъ учасия у света, такъ-какъ холодная толпа взираетъ на поэта, «какъ на заезжаго Фигляра»..,. Съ болью въ сердце жалуется онъ, что «сердечный тяжкШ стонъ, стонъ сердца», воплощенный въ стихъ, принимается толпой, какъ Фиглярство: «она въ ладони бьегъ и хвалить, иль порой неблагосклонною квваетъ головой».... Поэта возмущала эта безчеловечаость и эгоизмъ толпы; «постигнетъ ли певца не-запное волненье, утрата скорбная, изгнанье, заточенье» — «ТЬкъ лучше!», говорить любители искусства: вТ^иъ лучше,— наберетъ онъ новыгъ думъ и чувствъ аИ намъ ихъ передасгь!» Этотъ вопросъ о взаамоотношенш толпы и художника занималъ поэта еще съ лицейской скамьи,—и тогда уже чувство-валъ онъ свое одиночество и свое превосходство. Иногда это еознаше обостряюсь до боли, и въ таше моменты слагались произведения, въ которыхъ «поэтъ» противополагался «черна». Все эти произведешя вовсе не выражеше взгляда поэта на поэзш, не проповедь презрешя—это болезненный крикъ, вырванный изъ сердца обидой. Съ подобнымъ иастроешемъ въ перюдб отъ 1826 по 1831 г. — стихотворения: «Поэтъ» (1827), «Чернь» (1828), «Поэту» (1830). Отъ ocexb этихъ произведешй веегъ именно горечью мп-нутнаго настроения,—все они чужды обычному, «основному» м{росозерцаеш поэта и характерны для него только, какъ для человека, поддающегося впечатле-шямъ минуты. Попытки объяснить все эти произведен1я вл^яшемъ эстетиче-скаго м1росозерцав1Я «Московскаго Вестника», подъ воздМетв1емъ котораго, якобы находился тогда Пушкинъ, не выдер-живаютъ критики,; быть можетъ, невозмутимое яолимшйство» Гете и его подражателей и было предметомъ подражания Пушкина, но лишь въ тоиъ отношении, что въ минуты взбудоражеанаго самолюб1я это «олимшйство» подсказывало ему образы «поэта - полубога» и «черни»; яо дальше такого Формальнаго заимствован!я поэтъ не шелъ: даже во всехъ этихъ произве-детяхъ онъ никогда не можетъ оставаться «олимшйцемъ», напротивъ,—эти стихи—самые нервные, самые безпокойные и тревожные... Гораздо съ большимъ нравомъ можно видеть его profession de foi, какъ поэта, въ