* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

ПУШКИНЪ. 205 своими эпиграммами на враговъ Карамзина, на Каченовскаго... Его друзья по Арзамасу поощряли его юношеское о стр оу Mie, восхищались имъ. 31-го августа 1818 г. кн. П. А. Вяземсшй въ письме изъ Варшавы къ А. И. Тургеневу просить подействовать на Пушкина, чтобы онъ высекъ мстительными стихами '(мерзавца» Каченовскаго. Въ ответь на это А. И. Тургеневъ со-общаетъ, что «малевыай Пушкинъ, давно уже плюну лъ на Каченовскаго эпиграммой». Въ другомъ письме тотъ же Вязем-скШ приглашаетъ Пушкина, «Сверчка, по-луночнаго бутошника», «крикнуть эпиграмму на Свиньина».. Итакъ, и въ литературной сфере Пушкинъ остался гкиъ же привередаикомъ, который съ лицейской скамейки привыкъ жить въ тесномъ кругу друзей, а къ остальному пестрому Mipy относиться не всегда справедливо, чаще съ предубЬжде-темъ, иногда даже съ презрфщемъ. Его ближайшими друзьями — «арзамасцами» были все те же ЖуковскШ, ВяземекШ, А. И. Тургеневъ·, несколько въ стороне стоялъ Карамзинъ: идолъ ^Арзамаса», онъ по этому самому былъ близокъ къ Пушкину, но, какъ столпъ консерватизма въ ту смутную пору, онъ вызывалъ негодование со стороны лвбераловъ. Отсюда двойственное отношение къ нему поэта, обострявшееся стараниями Карамзина «исправить» Пушкина. Въ чинную, строгую атмосферу семейной жизни Карамзина Пушкинъ вно-силъ съ собою свой задорь и шумливость. ИсторюграФъ, по собственному его призванно, нередко, «астощивь все способы образумить эту безпутную голову», начи-налъ спорить, даже сердиться. Пушкинъ запомнить следующую сцену: «Однажды началъ онъ при мне излагать свои любимые парадоксы. Оспаривая его, я сказалъ: «Итакъ, вы рабство предпочитаете свободно? Карамзинъ вспыхнулъ и назвалъ меня своимъ клеветникомъ. Потомъ, по еловамъ Пушкина, Карамзину стало совестно и, прощаясь со мной, онъ ласково упрекалъ меня, какъ бы самъ извиняясь въ своей горячности: «Вы сказали на меня то, чего ни Шаховской, ни Кутузовъ на меня не говорили». Впрочемъ, иногда по-чтевный исторюграФЪ самъ зараясался пушкинскими настроениями. Пушкинъ пере-даетъ слйдующгё характерный эпизодъ: «Однажды, отправляясь въ Павловскъ и надевая свою ленту, онъ посмотреть на меня наискось.. Я прыснулъ, и мы оба расхохотались». Но не всегда такъ мило разставались два писателя: между ними происходили и серьезные разрывы. Такъ, однажды между ними произошло столкновение, и тогда «Карамзинъ отстранилъ отъ себя» его, глубоко оскорбивъ и «честолю-6ie, и сердечную къ нему привязанность» (слова Пушкина). Любопытно, что, подъ живымъ впечатлешенъ обиды, Пушкинъ круто сталъ во враждебныя отношен1я къ недавно почитаемому человеку и сочинилъ две злыя эпиграммы на него, какъ автора «Истории Государства РоссШскаго». Самъ Пушкинъ утверждалъ, что имъ написана одна, менее обидная («Послушайте, я вамъ скажу»). Одна изъ нихъ — Бъ его исторш изящность, простота Доказываютъ вамъ безъ всякаго пристрастья, Необходимость самовластья Й прелести кнута. Между темъ, въ томъ же 1818 году онъ былъ въ восхищении отъ этой «Исторш». «Это было, вспоманаетъ онъ, въ Феврале 1818 года. Первые восемь томовъ Русской Исторш Карамзина вышли въ св-Ёгь. Я прочелъ ихъ въ своей постелЁ съ жадностью и со внимашемъ. Древняя Рошя, казалось, найдена Карамзинымъ, какъ Америка Колумбомъ». Тогда же онъ возмущался, bmicte со своими друзьями, легко-мыслемъ критики на «Историю», даже преувеличивая недостатка тбхъ, кто дер-залъ возстать за божество «Арзамаса». Но если пушкинстя эпиграммы и были злы, такъ какъ оне были написаны въ злую минуту, — пролетала она, — и Пушканымъ овладевало раскаянье, и сердце его цели-комъ обращалось къ гёмъ добрымъ чув-ствамъ, которыя, въ сущности, были обычными въ его отношешяхъ къ друзьямъ. Какъ бы тамъ ни было, но кто испыталъ неустойчивость этого сердца, те навсегда оставались настороже въ отношешяхъ къ поэту. Такъ Карамзинъ, хлопотавшей за Пушкина, когда надъ намъ разразилась гроза, и заботивиийся bmicti съ некоторыми другими друзьями поэта о заменб ссылки на Соловки ссылкой на югъ, говоридъ по этому поводу: «Изъясалости къ таланту замолввлъ слово, взявъ съ него обещаше уняться. Не знаю, что будет. Мне уже поздно учиться сердцу человеческому— иначе я могъ бы похвалиться новымъ удо-