* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

188 ПУШКИНЪ. необузданными страстями, Пушкинъ ни на школьной скамье, ни после, въ свет^, не ииелъ ничего любезнаго и привлекательная въ своемъ обращенш. Беседы ровной, систематической, сколько-нибудь связной, у него совсемъ не было, какъ не было и дара слова, были только вспышка: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль; но все это лишь урывками, иногда, въ добрую минуту большею-же частью или трив!альныя об-щ,1Я места, или разсеянное мол чаше». Вопреки мненш защитниковъ Пушкина, мы думаемъ, что эта характеристика, несомненно недоброжелательная, не грешить неправдой: она одностороння, какъ слова Энгельгардта, но она верна: ведь, въ сущности, то-же было и въ детстве поэта, когда къ нему относились такъ же двойственно даже блпзюе его. «Чтобы полюбить его, настоящимъ образомъ, пи-теть Пущинъ, нужно было взглянуть на него съ тёмъ полвьщъ благорасположеш-емъ, которое знаетъ и видитъ все неровности характера и друпе недостатки, мирится съ ними и кончаетъ тЬмъ, что полюбить даже и ихъ въ друге - товарищ^». Но за такую любовь и юноша платилъ соответствующею любовью... Впрочемъ, не много такихъ доброжелательныхъ людей встретилъ Пушкинъ на своемъ жизнен-помъ пути, а гбмъ менее въ Лицее, въ обществе молодежи, всегда слашкомъ эгоистической, впечатлительной, слишкомъ чувствительной и поверхностной. Вотъ почему такъ часты и резки были столкнове-щя его съ людьми вообще, а съ товарищами въ частности; оттого такъ много нравственныхъ мукъ выносилъ юноша еще въ стенахъ Лицея отъ всякихъ мелочныхъ дрязгъ и неприятностей. Самолюбивый, задорный, легко воспламенявшШся, но скоро остывавшей, всегда готовый судить себя такъ же строго, какъ и другого, Пушкинъ, исковерканный домашнимъ воспи-ташемъ, а быть можетъ и задатками наследственности, былъ, конечно, тяжелымъ челов4комъ и для другихъ, и для себя. Иногда до поздней ночи, когда весь Лицей уже покоился сномъ, юноша мучилъ себя воспоминашями неудачи прожитого дня, поверялъ свои муки соседу по комнате, Пущину: тогда въ эти тяжелые часы «покаяшя», «самосуда» онъ и еловамъ друга, и вздорному случаю способенъ былъ придавать огромное значение — и это его волновало». Впрочемъ, если таыя »волне-шя» были у Пушкина довольно часты, то ихъ интенсивная горечь сменялась часто необузданными порывами безпечной радости, «и тогда его веселый, прихотливый нравъ въ свободе лицейской жизни нахо-дилъ себе полное удовлетвореше. Всевозможный шалости на урокахъ и въ свободное время, проделки надъ учителями и воспитателями, иногда довольно рискован-ныя предпр1ят1я вроде кражи яблокъ изъ царскаго сада,—все это по душе было юному поэту, неугомонному, свободолюбивому и ветреному безъ границъ. Но кроме такихъ развлечений довольно опаснаго свойства, онъ всей душой отдавался Физическамъ упражнения мъ: беготн-Ь и играмъ. Конечно, и здесь соперничество въ ловкости и проворстве часто приводило къ спорамъ и недоразумешямъ, и нередко юная радость, прорвавшаяся за пределы приличй, сменялась тоской а раскаяньемъ. Эти игры лицеистовъ происходили на Розовомъ иоле, въ большомъ царекосельскомъ саду и навсегда врезались въ памяти поэта, какъ одно изъ его луч-шихъ лицейскихъ воспоминаний. Позднее, живя въ Кишиневе, овъ съ увлечешемъ вспоминалъ эти юношесшя забавы: Вы ломните-ль то Розовое поле, Друзья мои, гд-Ь красною весной Оставя классъ, р-Ьзвились мы на вол*Ь И тЬшились отважною борьбой? ГраФъ Брогльо былъ отважнее, сильнее, Комовск1Й же проворн-fee, хитр-fee,— Не скоро могъ решиться жаркий бой. Гд-Ь вы, лйта забавы молодой? Вообще, царскосельский паркъ игралъ большую роль въ жизни поэта: онъ былъ свидетелемъ тоскливыхъ часовъ его раздумья после какихъ-либо непр1ятныхъ столкновений; онъ былъ свидетелемъ и первыхъ его любовныхъ радостей, когда молодая кровь воспламенялась при встрече съ излюбленными личиками жите льни цъ Царскаго Села... Въ то же время царско-сельскШ паркъ, весь полный еще памятью великой Екатерины, будилъ въ юной дупй поэта величавые образы еще недавней старины.... Наконецъ, тотъ же паркъ, съ его уединенными, тенистыми аллеями, съ его темными гротами и беседками, да-валъ поэту уединете на лоне благоухающей природы, когда онъ всей своей умиротворенной душой уносился въ светлый шръ