Александр I (часть 2

Александр I (часть 2, II)

Период второй. БОРЬБА С НАПОЛЕОНОМ (1810-1815).

Во время Эрфуртского свидания, Император Александр обратился к Сперанскому с вопросом, как находит он чужие края в сравнении с Россией? Сперанский отвечал: "Мне кажется, Государь, что здесь установления, а у нас люди лучше". - "Это и моя мысль, - заметил Государь, - возвратясь домой, мы с тобой часто будем говорить об этом". С этого времени, Александр, несмотря на возраставшее бремя забот по внешней политике, начал ближе знакомить Сперанского с образом своих мыслей, доставлял своему статс-секретарю бумаги, прежде к нему поступившие, и нередко проводил с ним целые вечера в чтении разных сочинений. Величайшей похвалой Сперанскому, - замечает по поводу сближения его с Государем Михайловский-Данилевский, - удовольствие, испытанное Александром беседовать с ним после бесед с Наполеоном. Доверие Государя не было обмануто; Сперанский явился даровитым и красноречивым выразителем тайных стремлений Александра. С этих пор милость к Сперанскому стала ежедневно возрастать и вскоре не только все законодательство, но и почти все высшее управление сосредоточились в его руках.

Новая, счастливая обстановка и самостоятельное положение вдохнули в Сперанского отвагу, освободив его от посторонних влияний, стеснявших до сих пор его деятельность. После Эрфурта он утвердился в мысли, что - по любимым его тогдашним выражениям - il faut trancher dans le vif, tailler en plein drap. "Из всех сих упражнений, - писал впоследствии Сперанский Государю из пермской ссылки, - из стократных может быть разговоров и рассуждений Вашего Величества, надлежало, наконец, составить одно целое". Обширная работа, порученная перу Сперанского, подвигалась с изумительной быстротой, и к октябрю 1809 года план всеобщего государственного образования лежал уже на столе Императора Александра. "В существе своем он не содержал ничего нового, - пишет Сперанский, - но идеям, с 1801 г. занимавшим внимание Государя, дано в плане систематическое расположение. Весь разум сего плана состоял в том, чтобы посредством законов и установлений утвердить власть правительства на началах постоянных и тем самым сообщить действию сей власти более правильности, достоинства и истинной славы". Октябрь и ноябрь 1809 года прошли в ежедневном почти рассмотрении разных частей этого плана, в которых Государь делал свои поправки и дополнения. Наконец, оставалось только решить вопрос, каким образом ввести его в действие. По этому поводу Сперанский пишет в пермском письме: "Блистательнее, может быть, было бы все установления сего плана приготовить вдруг, открыть одновременно: тогда они явились бы все в своем размере и стройности и не произвели бы никакого в делах смешения. Но В. В. предпочли твердость сему блеску и признали лучшим терпеть на время укоризну некоторого смешения, нежели все вдруг переменить, основавшись на одной теории. Сколько предусмотрение сие ни было основательно, но впоследствии оно сделалось источником ложных страхов и неправильных понятий. Не зная плана правительства, судили намерения его по отрывкам, порицали то, чего еще не знали, и, не видя точной цели и конца перемен, устрашились вредных уновлений".

Император Александр решился приступить к осуществлению предположенных преобразований с учреждения Государственного Совета, как более независимого от общего круга задуманных реформ. Все прочее осталось только на бумаге и, как говорит биограф Сперанского, "даже исчезло из памяти людей, как стертый временем очерк смелого карандаша". Новое образование Государственного Совета основывалось на трех главных началах: 1) в порядке государственных установлений Совет составляет сословие, в коем все части управления в главных их отношениях к законодательству соображаются и через него восходят к верховной Императорской власти; 2) посему все законы, уставы и учреждения в первообразных их начертаниях предлагаются и рассматриваются в Государственном Совете, а потом действием Державной власти поступают к предназначенному их совершению; 3) никакой закон, устав и учреждение не исходит из Совета и не может иметь совершения без утверждения Верховной власти. К этим предметам занятий Совета, обнимавшим собственно законодательную часть, еще были присоединены и некоторые другие, как-то: 1) общие внутренние меры в чрезвычайных случаях; 2) объявление войны, заключение мира и другие важные меры, "когда, по усмотрению обстоятельств, могут они подлежать предварительному общему соображению"; 3) ежегодные сметы общих государственных приходов и расходов, назначение новых издержек в течение года и чрезвычайные финансовые меры; 4) отчеты всех министерств. Совет был разделен на четыре департамента: законов, дел военных, дел гражданских и духовных и государственной экономии. В общем собрании Государь предоставил себе председательство; в отсутствие его председательствующим на первый год был назначен государственный канцлер, граф Н. П. Румянцев, государственным секретарем - Сперанский. В этом званий Сперанский, по степени личного своего влияния, стал истинно первым министром. Благоволение и доверенность к нему Императора не имели, кажется, пределов. Членов Совета было 35. Для производства дел Совета была учреждена государственная канцелярия, из статс-секретарей, докладывающих в департаментах, и их помощников. Ближайшими сотрудниками Сперанского по должностям статс-секретарей в департаментах Совета сделались: М. Л. Магницкий, С. А. Бижеич, А. Н. Оленин и Ф. И. Энгель.

Первый из них занимал важнейшее место по департаменту законов и был доверенным лицом Сперанского. Коммиссия составления законов обращена в установление, при Государственном Совете состоящее. Директором ее назначен Сперанский. Кроме того, при Совете образована еще комиссия прошений, Государственный секретарь докладывал дела в общем собрании, представлял журналы Совета на Высочайшее усмотрение и заведовал всей исполнительной частью.

31-го декабря 1809 года члены Совета получили повестки собраться на другой день утром в половине девятого, в одну из зал Шепелевского дворца. К 9-ти часам 1-го января 1810 года в Совет прибыл Император Александр. Государь в председательском кресле открыл заседание речью, живо отражавшей его тогдашнее настроение; она была преисполнена чувства, достоинства и таких возвышенных взглядов, которые никогда еще Россия не слышала с престола. Эта речь была сочинена Сперанским и собственноручно исправлена Александром. "Все, - сказал Император, - что в мыслях и желаниях человеческих есть самого твердого и непоколебимого, все будет Мной употреблено, чтобы установить порядок и оградить Империю добрыми законами. Вы приемлете священную обязанность Мне в сем содействовать. Пред отечеством, пред Богом, вы будете в сем ответствовать. Пред сими великими именами все личные уважения должны исчезнуть. Изочтите миллионы, кои от вас ожидать будут твердой собственности, тишины и благоустройства, и измерьте сим пространство ваших обязанностей и степень Моего к вам доверия. Уповая на благословение Всевышнего, Мой долг будет разделять труды ваши и искать одной славы, для сердца Моего чувствительной, чтоб некогда, в поздних временах, когда Меня уже не будет, истинные сыны отечества, ощутив пользу сего учреждения, вспомнили, что оно установлено было при Мне и Моим искренним желанием блага России". Затем Государь повелел Сперанскому прочитать манифест об образовании Совета, самое положение о нем, список председателей департаментов, членов и чинов канцелярии и расписание дней заседаний. В манифесте Александр провозглашал перед лицом России, что законы гражданские, сколь бы они ни были совершенны, без государственных установлений не могут быть тверды; впервые всенародно выражено сознание, что положение государственных доходов и расходов требует неукоснительного рассмотрения и определения; впервые возвещено, что разум всех усовершений государственных должен состоять в учреждении образа управления на твердых и непременяемых основаниях закона. Вообще же все "образование Государственного Совета" носило на себе явный отпечаток понятий и форм, совершенно новых в нашем общественном устройстве, начиная с первой главы под названием коренных законов Совета. В заключении Государь вручил председателю только что составленный проект гражданского уложения и план финансов (выработанный Сперанским), для внесения их в департаменты Совета по принадлежности; они должны были лечь в основу работ этого нового учреждения. По отбытии Государя, члены Совета подписали особо установленную для них присягу.

Начиная с этого дня, Император Александр присутствовал в общих собраниях Совета. Рано утром, перед заседанием, Сперанский являлся к нему с делами и журналами. Такой порядок продолжался в течение 1810 и 1811 гг.

Открытие Государственного Совета сопровождалось важными переменами в личном составе высших правительственных лиц. Председателем военного департамента был назначен граф Аракчеев с увольнением от звания военного министра; "лучше самому быть дядькой, нежели над собой иметь дядьку", - сказал при этом случае Алексей Андреевич. Государь избрал ему преемником главнокомандующего финляндской армией и генерал-губернатора вновь покоренного княжества, Барклая-де-Толли. Министром юстиции назначен сенатор И. Ц. Дмитриев, вместо князя Лопухина, занявшего место председателя департамента гражданских и духовных дел в Совете. Министром народного просвещения повелено быть (11-го апреля) графу Алексею Кирилловичу Разумовскому, занимавшему место попечителя Московского университета. Министерство финансов, вверенное после смерти графа Васильева, в 1807 году, со званием государственного казначея Голубцову, было поручено Гурьеву, управлявшему с 1805 года ведомством уделов.

После учреждения нового Государственного Совета, Сперанский перешел к преобразованию министерств. Манифестом 25-го июля (6-го августа) 1810 года было обнародовано "новое разделение государственных дел в порядке исполнительном", с подробным исчислением предметов каждого министерства и главного управления. В следующем году, при манифесте 25-го июня (7-го июля) 1811 года, было издано "общее учреждение министерств". Министерство коммерции было упразднено; дела его распределены между министерствами финансов и внутренних дел. Учреждены: главное управление ревизии государственных счетов, главноуправляющим которого был избран барон Б. Б. Кампенгаузен, и министерство полиции, в состав которого отделялись предметы внутренней безопасности от министерства внутренних дел. Министром полиции назначен с.-петербургский военный губернатор, генерал-адъютант Балашов. Вследствие уменьшения круга деятельности министерства внутренних дел, оно перешло от князя Алексея Борисовича Куракина к Осипу Петровичу Козодавлеву. Кроме того, образовано главное управление духовных дел иностранных исповеданий, вверенное обер-прокурору Святейшего Синода князю Александру Николаевичу Голицыну (25-го августа 1810 года).

Еще в 1809 году (20-го ноября) последовал манифест об учреждении управления водяными и сухопутными сообщениями. Должность главного директора была возложена на Принца Георгия Ольденбургского. К нему определен был со званием статс-секретаря Ф. П. Лубяновский; от него все доклады и предположения Принца восходили к Государю через Сперанского. Затем в 1810 году (11-го ноября) последовало открытие корпуса инженеров путей сообщения.

Немедленно после учреждения Государственного Совета Сперанский внес в департамент экономии финансовый план; он был одобрен департаментом и общим собранием Совета и постепенно приведен в исполнение. 2-го февраля 1810 года обнародован манифест, коим положено прекратить дальнейший выпуск ассигнаций, признанных государственным долгом, и вместе с тем объявлено возвышение податей и налогов. Вслед за тем открыта комиссия погашения долгов и изданы манифесты о преобразовании монетной системы.

При всех многочисленных занятиях Сперанского, Государю угодно было привлечь его еще к делам финляндским, в которых он до 1812 года не переставал принимать самое деятельное участие: 17-го апреля 1809 года Сперанский назначен канцлером Абоского университета. Новоприобретенный край был образован в виде отдельного государства, к которому указом 11-го (23-го) декабря 1811 года были присоединены финляндские земли, отошедшие к России по Абоскому миру 1743 года, равно как и Выборгская губерния, уже сто дет принадлежавшая Империи.

Вопрос этот был уже давно решен в уме Императора Александра и вполне соответствовал сокровенным мыслям его о превосходстве конституционного порядка над неограниченным самодержавием. В беседе с генералом Армфельдом в мае 1811 года Александр высказал свои воззрения по поводу этого щекотливого вопроса с полной откровенностью и со свойственной ему изысканной скромностью. "Je vous jure, - сказал ему Государь, - que ces formes me plaisent bien davantage que cet exercice d'un libre arbitre qui n'а pour base que ma volonté et qui admet un principe de perfection chez le souverain, qui n'est pas hélas dans l'humanité. Ici je ne peux me tromper que parce que je le veux bien; toutes les lumières me sont offertes - là je ne suis entouré que d'incertitude et presque toujours d'habitudes qui ont suppléé aux lois. Vous verrez, ajouta-t-il, comme je pense sur cela, là où il y а moyen d'opérer un changement dans mes États, puisque incessamment je vais réunir la vieille Finlande à vous autres et lui donner la même constitution et les memes formes de liberté". - Армфельд восторгался мыслями Александра и заметил: "Государь ангел; работать с ним - это рай".

Присоединение Выборгской губерний к Финляндии не произвело в России особого впечатления. "При неизмеримом пространстве земель, коими владеет Россия, - пишет Вигель, - некоторые только посмотрели на то, как на уступку немногих десятин богатой вотчиной другой небольшой соседней деревне, одному же с ней помещику принадлежащей. Все взоры устремлены были на запад и на юг, и до севера никому дела не было. Лучше сказать никто почти не узнал о том; в этом случае Россия была, как огромная хоромина, для изображения величины которой есть поговорка, что в одном углу обедают, а в другом не ведают".

11-го (23-го) января 1811 года обнародован был устав Царскосельского лицея, окончательно разработанный Сперанским; цель учреждения лицея определена в образовании юношества, особенно предназначенного к важным частям службы государственной. Побудительной причиной к учреждению этого высшего учебного заведения послужило следующее обстоятельство. Хотя Император не вмешивался в дело воспитания своих младших братьев, Великих Князей Николая и Михаила Павловичей, всецело предоставленное Императрице Марии Феодоровне, но вскоре представился случай, в котором Государь признал нужным отступить от принятого им сдержанного положения. Императрица-мать пожелала отправить сыновей своих для довершения образования в Лейпцигский университет, чему, однако, решительно воспротивился Император Александр; взамен этого ему пришло на мысль учредить в Царском Селе лицей, где бы младшие братья его могли слушать публичные лекции. Для этой цели отведен был дворцовый флигель, соединенный галереей с главным корпусом дворца. События 1812 года воспрепятствовали осуществлению мысли поместить туда Великих Князей. Торжественное открытие Царскосельского лицея, в присутствии Императора Александра, последовало 19-го октября 1811 года. Впоследствии в Царском Селе учрежден еще Благородный пансион, как рассадник для лицея; он был открыт 27-го января 1814 года.

1811 год ознаменовался еще окончанием Казанского собора. Ровно через десять лет после венчания на царство Императора Александра, 15-го (27-го) сентября, происходило торжественное освящение нового храма в присутствии Государя. Строителем собора был русский зодчий Воронихин; вообще же работы производились под наблюдением президента Академии Художеств, графа Александра Сергеевича Строганова. Все живописные и скульптурные произведения Казанского собора были исполнены академиками и воспитанниками Академий Художеств.

Между тем внешние дела продолжали отвлекать внимание Императора Александра от работ, связанных с предположенным преобразованием внутреннего управления Империи. Начавшиеся в исходе 1809 года переговоры Коленкура о предстоящем браке Наполеона с Великой Княжной Анной Павловной не привели к новому и более прочному сближению Франции с Россией. Последствия оказались совершенно иными. После ряда отсрочек и неопределенных сочувственных пожеланий, Император Александр сообщил, наконец, послу 23-го января (4-го февраля) 1810 года, что Императрица Мария Феодоровна, ввиду молодости Великой Княжны, не может согласиться на брак ее ранее, как по истечении двух лет. Уклончивый ответ русского двора сопровождался еще со стороны вдовствующей Императрицы следующей оценкой французского союза, сделавшейся известной Коленкуру: "L'empereur Napoléon ne tient pas à la Russie par principe et par sentiment, mais par besoin momentané de son concours; l'alliance actuelle n'est qu'une chose de circonstance pour paralyser le Nord pendant qu'on soumet le Midi". Наполеон, конечно, не дождался отрицательного ответа на сделанное им брачное предложение, чтобы принять новое решение, и как только убедился из донесений Коленкура в полной непредупредительности России по отношению к столь важному для него вопросу, он немедленно предложил руку дочери Императора Франца, эрцгерцогине Марии-Луизе. Австрийцы, опасавшиеся более всего заключения русского брака и связанного с ним упрочения поколебавшейся с 1809 года дружбы двух Императоров, отнеслись к предложению Наполеона с нескрываемым удовольствием. 25-го января (6-го февраля) Князю Шварценбергу пришлось решить этот важный политический вопрос в несколько часов времени и подписать брачный контракт. Уклончивый образ действий, усвоенный Императором Александром в переговорах с Коленкуром, сопровождался новым для него огорчением: Наполеон отказался ратифицировать конвенцию о Польше, подписанную его послом в Петербурге, и предложил для нее новую редакцию, несогласную с видами нашего правительства, требуя, вместе с тем, чтобы это соглашение оставалось секретным. Отныне полный разрыв между тильзитскими союзниками сделался вопросом времени. Из доверенных советников Наполеона один Камбасерес предвидел этот плачевный исход. Он высказал мнение, что Франции через два года предстоит вести войну с той державой, с которой не породнится Наполеон; новое столкновение с Австрией не внушало Камбасересу никаких опасений, но он страшился войны с Россией, последствия которой казались ему неисчислимыми. ( Je tremble d'une guerre avec la Russie; les conséquences en sont incalculables). Дальберг оценил подобным же образом политические последствия австрийского брака Наполеона, и по этому поводу писал Меттерниху: "Ce dont vous pouvez être sûr, c'est qu'en moins de cinq mois nous sommes en froid avec la Russie et en moins de dix-huit mois en guerre avec elle".

Возможность нового столкновения с Францией побудила Императора Александра направить все усилия к скорейшему разрешению борьбы, длившейся уже столько лет на Востоке. Новый главнокомандующий граф Каменский, подобно своим предшественникам, не оправдал возложенных на него надежд: русское оружие потерпело на Балканском полуострове новые неудачи и поход 1810 года не приблизил нас к желаемой развязке, а именно к уступке Оттоманской Портой придунайских княжеств. Хотя открытие 10-го (22-го мая) кампании на Дунае сопровождалось сначала некоторыми успехами: 22-го мая (3-го июня) взят приступом Базарджик, 30-го мая (11 июня) сдалась крепость Силистрия, и 5-го (17-го) июня овладели укреплениями Разграда, - но затем граф Каменский потерял время и средства на покорение Шумлы. Убедясь в невозможности овладеть этой твердыней, главнокомандующий двинул армию против Рущука и 22-го июля (3-го августа), в день тезоименитства Императрицы Марии Феодоровны, предпринял неудачный штурм этой крепости, сопровождавшийся потерей более 8000 человек. Победа, одержанная 26 августа (7-го сентября) под Батиным, не поправила дела; хотя затем Систово, Рущук, Журжа, Турно и Никополь сдались, и русские утвердились на правом берегу Дуная, но граф Каменский, ввиду наступившего ненастья, считал, однако, невозможным продолжать военные действия; большая часть армии была снова переведена на левый берег Дуная. Последствия похода 1810 года оказались крайне неутешительными: армия лишилась почти половины наличного числа людей, а достигнутые результаты не сделали Порту более сговорчивой к миру. Граф Каменский смертельно заболел († в Одессе 4-го мая 1811года); временное начальство над армией принял старший генерал, граф Ланжерон, до прибытия 7-го (19-го) апреля нового главнокомандующего, генерала Кутузова. Задача, предстоявшая старому полководцу, была не легкая; он должен был принудить Турцию к заключению мира, располагая только четырьмя дивизиями, а пять дивизий были направлены к Днестру, ввиду опасности, начинавшей угрожать нашей западной границе. Тем не менее, он вышел победителем из этой невыгодной обстановки и блистательно закончил семилетнюю войну с Портой. Кутузову удалось "скромным своим поведением" выманить визиря из Шумлы; очистив Рущук, Силистрию, Никополь, русская армия отступила на левый берег Дуная и расположилась между Журжей и Слободзеей. Турки, ободренные уходом русских, перешли в числе 36000 человек Дунай и расположились в укрепленном лагере; успокоенные видимым успехом, они пребывали в полном бездействии. Тогда Кутузов подкрепил себя двумя дивизиями, возвращенными с Днестра, переправил на правый берег Дуная выше Рущука корпус под начальством генерала Маркова, который 2-го (14-го) октября овладел находившимся здесь турецким лагерем и начал оттуда громить из батарей армию визиря, отрезав ему сообщение, отступление и продовольствие. Визирь ночью спасся в челноке в Рущук. Последствием этих искусных действий Кутузова было перемирие и открытие переговоров о мире. Между тем, положение турок, обложенных в лагере при Слободзее, сделалось истинно отчаянным: они гибли тысячами от голода и болезней. Наконец, 23-го ноября (7-го декабря) турки сдались; их осталось 12000 человек из 36000, перешедших Дунай. Затем главная квартира перешла в Бухарест, где продолжались начавшиеся в Журже переговоры. Император Александр пожаловал Кутузову графское достоинство. "Conçoit-on ces chiens, ces gredins de Turcs qui ont eu le talent de se faire battre delà sorte", сказал Наполеон при первом известии об этом неожиданном событии. "Qui est-ce qui aurait pu le prévoir".

В то время, как в 1810 и 1811 годах война на Балканском полуострове продолжалась с переменным счастьем, отношения России к Франции приняли окончательно враждебный характер. Для упрочения континентальной системы, Наполеон с 1810 года начал расширять пределы своей Империи путем декретов; последовательно уничтожена была самобытность Голландского королевства, и присоединены к Франции Ганзеатические города, Лауенбург и все прибрежье Немецкого моря. "Присоединение требуется обстоятельствами" (la réunion est commandée par les circonstances), громогласно объявлял французский министр внешних сношений, по поводу этих распоряжений. К несчастью для России, в числе пострадавших оказался герцог Ольденбургский; это обстоятельство побудило Императора Александра повелеть князю Куракину вручить Шампаньи декларацию, заключавшую в себе формальный протест против нарушения существующих трактатов. Когда французское правительство не приняло протеста, Государь приказал отправить по этому поводу ноту ко всем русским посольствам, для сообщения дворам, при которых они находились. Скрытые и явные враги тильзитской политики могли, наконец, торжествовать победу; антагонизм двух Императоров был засвидетельствован перед Европой. Отныне великодушное убеждение в необходимости спасти Европу от завоевательных стремлений Наполеона снова получило преобладающее значение в политической программе Александра; ему казалось необходимым оградить несчастное человечество от угрожающего ему варварства. Прусско-немецкие патриоты и иезуитско-эмигрантская колония в Петербурге дружно сплотились около Александра, стремясь к одной общей цели: низвержению ненавистного им Наполеона и возбуждению русского национального чувства против преобладающего влияния Франции. В этом же духе действовала Императрица Мария Феодоровна. Иностранные дипломаты, которые привыкли смотреть на Россию, как на орудие своекорыстных своих целей, страшились только одного, что борьба России с Наполеоном не состоится. Граф Меттерних не скрывал своих опасений на счет возможного соглашения России с Францией, в ущерб Австрии и Пруссии. Прав, поэтому, писатель, сказавший, что "война 1812 года была великой дипломатической ошибкой, обращенной духом русского народа в великое народное торжество". К возродившимся политическим неудовольствиям присоединилась вскоре еще таможенная борьба. 19-го (31-го) декабря 1810 года последовало издание: "Положения о нейтральной торговле на 1811 г.", коим дозволялся привоз колониальных товаров под американским флагом, а изделия французских фабрик частью запрещались, частью же были обложены высокой пошлиной, чтобы оградить вывоз звонкой монеты за предметы роскоши. Этим распоряжением нанесен был чувствительный удар континентальной системе, незыблемость которой всего более озадачивала Наполеона; одно из самых существенных условий тильзитского соглашения перестало, в действительности, существовать. Наполеон по этому поводу сказал: "Вот большая планета сорвалась со своего пути и принимает ложное направление, я не понижаю ее движения. Она так не может действовать без намерения разойтись с нами. Будем на стороже и примем все те меры, которые предписывает благоразумие". 16-го (28-го) февраля 1811 года Наполеон писал Императору Александру: "Votre Majesté n'а plus d'amitié pour moi". С этого времени Наполеон, действительно, начал готовиться к возможному разрыву с Россией, в том предположении, что она решилась броситься в объятия Англии. Переписка между обоими Императорами потеряла дружественный характер и получила полемический оттенок; вопрос о вознаграждении пострадавшего герцога Ольденбургского поддерживал натянутые отношения, установившиеся между тильзитскими друзьями. В переписке Шампаньи с Коленкуром, французский министр советовал послу обратиться, во время своих бесед, к чувствительному сердцу Императора Александра: "dites lui que le souverain qu'il place dans une situation pénible est celui à qui il а dit à Tilsit et dans ce jour qu'il regardait comme l'anniversaire de Pultava: vous avez sauvé l'Empire russe" (19-го февраля (3-го марта) 1811 года). Наполеон в это же время (21-го марта (2-го апреля) 1811 года) писал королю Виртембергскому: "война разыграется. Она произойдет вопреки моим убеждениям, вопреки Императору Александру, противно интересам Франции и России. Я этому был уже не раз свидетелем и личный опыт, вынесенный из прошлого, открывает мне эту будущность. Все это уподобляется оперной сцене и англичане стоят за машинами. (Tout cela est une scène d'opéra et les Anglais tiennent les machines)". Относительно же вознаграждения герцога Ольденбургского, требуемого Россией, Наполеон высказал весной 1811 года следующее мнение: "Вы хотите получить Данциг? Год тому назад, даже шесть месяцев ранее, я отдал бы его вам; но теперь, когда я питаю недоверие к России, когда она угрожает мне, как же вы хотите, чтобы я уступил вам крепость, которая в случае войны может служить точкой опоры для всех моих действий на Висле?" Между тем Россия и Франция продолжали усиленно готовиться к войне, прикрывая боевые мероприятия бесплодными переговорами и обвиняя друг друга в воинственных замыслах. Князь Куракин, о котором некогда граф Ростопчин писал в 1799 году, что ему следовало бы, по ограниченности своей, быть немецким принцем, изгнанным из своих владений, или же идолом у дикарей, не внушал Императору Александру достаточного доверия среди политических затруднений, сопровождавших Шенбрунский мир. Куракина упрекали особенно в том, что он не умел разузнавать о событиях, и сообщал в депешах сведения ничтожного содержания. Поэтому, в начале 1810 года поручено было графу Нессельроде отправиться в Париж под предлогом заключения займа; в действительности же Нессельроде должен был сообщать сведения из Парижа Государю через посредство Сперанского и войти в сношения с Талейраном, в лице которого Император Александр, со времени эрфуртского свидания, приобрел тайного союзника для своей антинаполеоновской политики. Прибыв в Париж, граф Нессельроде явился Талейрану и сказал ему: "je suis officiellement employé auprès du prince Kourakine, mais c'est auprès de vous que je suis accrédité. J'ai une correspondance particulière avec l'Empereur, et je vous apporte une lettre de lui". Переписка эта должна была оставаться тайной как для государственного канцлера графа Румянцева, так и для князя Куракина; она продолжалась безостановочно до осени 1811 года и была известна одному Сперанскому. Наполеон, недовольный, в свою очередь, донесениями Коленкура, решился отозвать его из Петербурга, обвиняя своего посла в том, что он совершенно сделался русским и забывает выгоды Франции. Коленкур был заменен графом Лористоном, прибывшим в Петербург 9-го мая 1811 года. Кроме того, вместо Шампаньи, французским министром внешних сношений назначен был Маре, герцог Бассано; в последнем Наполеон приобретал еще более послушное орудие для своих политических целей. Прощаясь с Коленкуром, Император Александр с полной откровенностью высказал свой взгляд на положение дел: "У меня нет таких генералов, как ваши, я сам не такой полководец и администратор, как Наполеон, но у меня хорошие солдаты, преданный мне народ, и мы скорее умрем с оружием в руках, нежели позволим поступить с нами как с голландцами и гамбургцами. Но уверяю вас честью, я не сделаю первого выстрела. Я допущу вас перейти Неман и сам его не перейду; будьте уверены, что я не объявлю вам войны, я не хочу войны, мой народ, хотя и оскорблен отношениями ко мне вашего императора, но так же, как и я, не желает войны, потому что он знает ее опасности. Но если на вего нападут, то он сумеет постоять за себя". Император Александр повторил те же мысли, 13-го (25-го) марта, в письме к Наполеону: "Повторяю, если начнется война, то лишь потому, что Ваше Величество ее желали, и, употребив все мои усилия чтоб предотвратить ее, я сумею сражаться и дорого продам мое существование".

В августе 1811 года воинственные приготовления Наполеона настолько подвинулись вперед, что он счел возможным обратиться к способу, которым он любил возвещать Европе, что в уме его решена новая война. Во время торжественного приема в Тюильерийском дворце 3-го (15-го) августа, император разыграл с князем Куракиным сцену, напоминавшую подобные же беседы с Витвордом в 1803 году и с Меттернихом в 1808 году. Самым выдающимся местом его грозной речи, продолжавшейся два часа времени в присутствии дипломатического корпуса, следует признать следующие слова: "В России есть таланты; но то, что там делается, доказывает, что у вас или потеряли голову или имеют задние мысли. Вы походите на зайца, у которого дробь в голове, и который кружится то в ту, то в другую сторону, не зная, ни какому направлению он следует, ни куда он добежит". Ко всем этим любезностям Наполеон присоединил еще личное оскорбление князю Куракину, сказав: "вы хотите вести дела, а единственный умный человек из вашего посольства, граф Нессельроде, собирается уехать от вас".

После выходки Наполеона, 3-го (15-го) августа, последовал снова период видимого политического затишья. Обе враждовавшие стороны приискивали союзников. Настал роковой 1812 год. 24-го февраля (7-го марта) Фридрих-Вильгельм III должен был, как он писал, пожертвовать влечениями своего сердца и заключить союзный договор с Францией, что не помешало, однако, королю потребовать от французского правительства, в случае успешного исхода предстоящей кампании, уступки Курляндии, Лифляндии и Эстляндии. На это заявление Наполеон злостно заметил: "А клятва над гробом Фридриха?" (Et le serment sur le tombeau de Frédéric). 2-го (14-го) марта, та же участь постигла и Австрию. Россия, в свою очередь, успела сблизиться с Швецией и заключила 16-го (28-го) мая мир с Оттоманской Портой. Турция уступила Бессарабию, и река Прут признана границей между обоими государствами. Относительно разграничения в Азии, Кутузову удалось мастерски провести, как он выражался, статью темную и запутанную, которая дозволила России сохранить мир с Портой до 1828 года, не нарушая приобретенных ценой семилетней войны территориальных выгод в Закавказье. В ожидании заключения мира, Император Александр, недовольный медленным ходом переговоров, избрал преемником Кутузова адмирала Чичагова, "homme de tête", как отзывался о нем Государь в своей переписке; но по приезде в Бухарест, новый главнокомандующий застал мир уже совершившимся фактом. Адмиралу оставалось только подготовить и осуществить замышляемую тогда Государем диверсию в Далмацию, при помощи славян и содействии Турции, с которой предполагалось заключить союз. В собственноручной инструкции, данной при отправлении в княжества адмиралу Чичагову, Император Александр писал следующее: "Коварное поведение Австрии, соединившейся с Францией, заставляет Россию употребить все способы, находящиеся у нее в руках, для опровержения вредных замыслов сих двух держав. Главнейшие из сих способов суть славянские народы, как-то: сербы, босняки, далматцы, черногорцы, бокезцы, кроаты, иллирийцы. Венгры, недовольные их правительством, представляют нам столь же сильные средства озаботить Австрию. Все сии народы, быв соединены воедино, и подкреплены нашими регулярными войсками, составят ополчение, довольно огромное, чтобы противостать замыслам Австрии, произвести сильную диверсию на правом крыле французских владений. - Целью диверсий противу Франции, завоевав Боснию, Далмацию и Кроацию, должно быть направление славянского ополчения на Триест, дабы, учредив из сего порта сношения с английским флотом, устремить старания пробраться до Тироля, и сим соединиться с сим храбрым и недовольным народом, равномерно с швейцарцами. Все, что может возвысить дух славянских народов, должно быть употреблено главнокомандующим, как-то: обещания независимости, восстановление славянского царства и прочее". Все эти фантастические предположения оказались, однако, только минутной вспышкой; самозащита и благоразумие одержали верх над несвоевременными увлечениями незрелых политических комбинаций. Вскоре Император Александр нашелся вынужденным сообщить Чичагову, что он признает полезным несколько пощадить Австрию, обещавшую Государю ограничить свое содействие Наполеону вспомогательным корпусом в 30000 человек.

Сближение с Швецией состоялось уже с конца 1810 года, вскоре после избрания маршала Бернадота наследным принцем шведским. Он сказал присланному к нему флигель-адъютанту Чернышеву, что Император Александр может смотреть на Швецию, как на свой верный передовой пост (sa vedette fidèle) и присовокупил, что в каком бы Россия ни находилась положении, Швеция не двинется с места. Вскоре между Бернадотом и Императором Александром завязалась дружественная переписка, и Наполеон окончательно утратил возможность содействия Швеции в подготовляемой им борьбе с Россией.

Император Александр помышлял также о том, чтобы лишить Наполеона содействия Польши, путем примирения ее с Россией. Начались переговори при посредничестве князя Адама Чарторижского. 25-го декабря 1810 года Государь писал ему: "Мне кажется, что пришла минута доказать полякам, что Россия не есть их враг, но скорее их естественный, истинный друг; что, несмотря на то, что им представляют Россию, как единственное препятствие, существующее к восстановлению Польши, нет, напротив того, ничего невероятного в том, чтобы именно она-то его не осуществила. То, что я вам говорю, быть может, удивит вас; но повторяю, ничто не может быть вероятнее, и обстоятельства кажутся мне благоприятными, чтобы снова обратиться к мысли, которая прежде была моей любимой мыслью (idée favorite); под гнетом обстоятельств я был вынужден два раза отсрочить ее исполнение, но эта мысль тем не менее запала мне в душу". Затем Император Александр ставил князю Чарторижскому ряд вопросов, из которых главнейшие заключались в двух следующих: "Имеете ли вы основание думать, что варшавцы схватятся с жадностью за всякую уверенность (говорю не вероятность, а уверенность) своего возрождения (non pas probabilité, mais certitude de leur régénération) - схватятся ли они за нее, откуда бы она ни пришла, и присоединятся ли они к той державе, которая искренно станет на сторону их интересов?" - Князь Чарторижский ответил 18-го (30-го) января 1811 года: "За уверенность в восстановлении Польши, как мне кажется, схватились бы с благодарностью и предупредите