* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

БЕЛЫЙ 1425 — 4261 БЕЛЫЙ глава секты «Серебряный голубь», ока­ зывается изувером, душителем, убийцей. Сенатор Аблеухов, его сын Николай, лишь только по внешности своей являются куль­ турными людьми: на самом деле они все еще подлинные потомки дикого монгола, они — варвары, разрушители. Котику Летаеву постоянно угрожает опасность по­ терять действительность: ее всегда может поглотить мир бредов. Современная циви­ лизация представлена в «Москве» Мандро: он прохвост и одновременно зверь, дикарь; такой же зверь сидит и в культурнейшем буддолог? Донн ере. Дикарским, разруши­ тельным началом проникнута борьба и пси­ хология масс. Поэт Дарьяльский в «Сереб­ ряном голубе», разочаровавшись в столич­ ных салонах, уходит в деревню к сектан­ там; там среди полей, в лесах, среди народа он ищет успокоения и новой правды. «Опыт» приводит Дарьяльского к краху: на Русь прет косная сила Востока, «сереб­ ряные голуби»-сектанты источены дикими хлыстовскими, распутинскими радениями. Дарьяльского убивают. Революция 1905 воспринимается Б , в «Петербурге» как на­ шествие желтых азиатских полчищ, тамерлановых орд, готовых потопить в океанах крови Россию, Запад, культуру. Несом­ ненно в этих опасениях отразились влияния на писателя и Влад. Соловьева с его рас­ суждениями о восточной опасности, и про­ поведи Мережковского, упорно писавшего о грядущем хаме. Позже Б . увидел дикарей «с топорищами» в представителях буржуаз­ ного Запада, в Мандро, в Доннере: это они «проткнули земной шар войной», занесли преступную руку над наукой, над искус­ ством, над всем культурным в человечестве, это они грозят гибелью миру. Против них направляется удар со стороны большевика Киерко и его сторонников, но еще неизве­ стно, спасут ли они мир от гибели, или и Киерко суждено тоже погибнуть от до­ временного хаоса, господствующего кругом. Во всяком случае Б . в современных собы­ тиях видит пока только разрушение, о творческих силах революции он лишь обе­ щает рассказать, но еще не рассказал. Мир, как он есть, — катастрофичен. Он открывается в ураганных, в вихревых сти­ хиях, в бредах, в сумятице, в бестолочи. Спасение от этого «не-я» в нашем «я», в разуме. Разум осмысливает невнятицу, строит эмпирический мир причинности, он— единственный оплот против космических бурь. «Помню: •— я выращивал комнаты, я налево, направо, откладывал их от себя; в них — откладывал я себя: средь времен; времена — повторения обойных узоров: миг за мигом — узор за узором; и вот линия их упиралась мне в угол; под линией линия и под днем новый день; я копил времена; отлагал их пространством...» Конечно к показаниям Котика Летаева надо отно­ ситься с известной осторожностью: скорее они показательны для самого Б . как для писателя: Б . от «не-я» укрывается в «я», «я» проецирует из себя время, пространство, вещи, оно опутывает мир бреда линиями, оно взвешивает, измеряет. Главные герои Б. — тоже солипсисты и крайние индивидуа­ листы. Сенатор Аблеухов боится необъят­ ных диких российских пространств, люд­ ской уличной многоножки, он противопо­ ставляет им, себе — циркуляр, карету, строгую линию петербургских проспектов, уравновешенную, рассчитанную в мелочах домашнюю жизнь. Его сын Николай по­ давляет в себе монгола Кантом. Профес­ сор Коробкин от бессмысленной вонючей помойки, каковой ему представляется Мо­ сква, уходит в мир интегралов, иксов и игреков. Революционер Киерко твердо ве­ рит в осмысленность сущего. Задопятов отгораживается от жизненной невнятицы пошлыми, избитыми истинами. «Я», разум, сознание—как бы обуздывают стихию. Казалось бы оплот найден, устой­ чивость приобретена. Однако материки дей­ ствительности, образованные нашим «я» по­ среди океанических огненных стихий, от­ нюдь не прельщают писателя. Наше со­ знание, наш разум холоден, механичен, линеен. Он лишен плоти, жизни, подлин­ ного творческого начала, в нем нет изо­ билия чувств, стихийности, он — сух, дог­ матичен, он светит, но не греет. Познание дает нам разрозненные знания о мире, но оно не в состоянии ответить на главный во­ прос, какую ценность имеет для нас кос­ мос, земля, люди, наша индивидуальная жизнь. Поэтому само по себе оно бесплодно и творчески бессильно. У Б . разум всегда оказывается жалким при столкновении с жизнью, к-рая есть невнятица, чепуха, варварство, дикая, необузданная сила. Ра­ зумное начало в Дарьяльском, в АблСу­ ховых, в Дудкине, в Коробкине, в Задопятове — мертво, ничтожно. Окончания по­ вестей, романов Б . всегда трагичны: «ра­ зумное, доброе, вечное» гибнет от злой нев­ нятицы, от хаоса, от дичи, «дебристый» мир торжествует, ужасная и нелепая сардинница-бомба разрывается самым неожидан­ ным и страшным образом. Коробкина унич­ тожает горилла — Мандро. Мысль, умст­ венная свобода, интеграл, корень, игрек, линия — иллюзия; «в доисторической безд­ не, мой батюшка, м ы — в ледниковом пе­ риоде, где еще снятся нам сны о культуре...». Между бытием и сознанием так. о б р . — трагический дуализм: бытие бессмысленно, ха отичн о, сокрушите льно, — разум — жа­ лок, бесплоден, механичен, творчески бес­ силен. Противоречие абсолютно: «ножницы» не смыкаются эмпирическим путем. Оче­ видно примирение может быть достигнуто в мире трансцендентном. Символизм Б . и пытается сомкнуть «ножницы» между бы­ тием и сознанием в потустороннем мире. Символ-Лик, по мысли писателя, есть живое Единство, оно осмысливает довременный хаос бытия и приобщает к творческому началу разум, познание. Лишь в Символе достигается высший синтез бытия и сдана,-