* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

ПУШКИН [435—436] ПУШКИН прозе: «Дубровский» порото кажется конспек­ том, «Капитанская дочка» на шести печатных листах вмещает такое огромное количество материала, которого Загоскину и Булгарнну хватило бы на многотомный роман. В этом последнем большом произведении П. особенно заметно уменье сохранить основную линию действия, не отвлекаться в какие-либо экскур­ сы, столь естественные в исторической пове­ сти. Сюжетное мастерство особенно заметно в развязках: «Ищут романтической развязки, ищут необыкновенного,—писал Баратынский о читателях «Онегина»,—и, разумеется, не находят*. П. действительно избегает романти­ ческих развязок, н там, где его герои должны соединиться, он или ограничивается вырази­ тельной ремаркой (в «Мятели»; «Бурмин по­ бледнел-., и бросился к ее ногам») или заяв­ ляет; «Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку» («Барыш­ ня-крестьянка»). Все это—единство, подчи­ ненность второстепенных планов основной интриге, предельная сжатость повествования, реалистическая новизна развязок—обличает в П . опытного мастера, у к-рого можно и долж­ но учиться сложному искусству сюжеторазвертывания. Интересно отношение П. к описательным частям своих произведений—к портрету, к бытовым зарисовкам, к пейзажу. Автор «Ка­ питанской дочки» беспощадно изгоняет все трафаретное и отяжеляющее легкий и бы­ стрый ход сюжета. П . выбрасывает из порт­ ретов своих героинь ряд ненужных частно­ стей (так, вычеркнуты напр. из рукописи слова о том, что у Татьяны были черные гла­ за). В резком разрыве с традицией классиче­ ской и романтической прозы, но в полном со­ гласии с требованиями реалистического прав­ доподобия его героини нередко наделяются ничем не выдающейся внешностью: такова капитанская дочка—«круглолицая, румяная с светло-русыми волосами, гладко зачесан­ ными за ушами». В тех случаях, когда герои­ ня привлекательна, Пушкин, не вдаваясь в описание ее внешности, коротко заявляет: «красота ее меня поразила» («Станционный смотритель») или «Красота ее была в полном цвете» («Дубровский»). Он не терпит шаблон­ ных портретов, препятствующих индивидуа­ лизации образа. Портреты П . даются в дей­ ствии: о Татьяне мы узнаем сначала, что она дика и молчалива» любит читать, в объясне­ нии ее с няней говорится о распущенных вла­ сах и каплях слез; перед приездом Онегина она, томясь ожиданием, «с утра одета»; штрих за штрихом создается этот портрет, проясняю­ щийся вместе с действием и вместе с ним из­ меняющийся (Татьяна в петербургском «све¬ те»). Тем же принципам сжатости и динамики подчинен у П . и пейзаж: он никогда не носит самодовлегощёго значения, всегда врастая в сюжет я эмоционально окрашивая действие. У П . преобладает осенний пейзаж («Станци­ онный смотритель», «Нулин», «Дубровский», «Капитанская дочка»), образующий собою дождливый и грустный фон действия, но это характерно д л я реалиста, тяготеющего к обы­ денному, типическому и в природе. П . далек от предпочтения какого-либо времени года: в «Онегине* действие происходит в различные месяцы, всякий раз глубоко соответствуя пе­ реживаниям героев (начало романа—летом, «задумчивая лень» Онегина—осенью, сны Та­ тьяны и смерть Ленского—зимой, возникнове­ ние у Онегина страсти к Татьяне—весной: «весна живит его»). Повествуя, П . часто при­ бегает к бытовым зарисовкам, но он всегда придает им исключительно сжатую форму (комната станционного смотрителя с гравю­ рами о блудном сыне, имеющими, как впо­ следствии обнаружится, отношение к фабуле; пронизанный пулей портрет в повести «Вы­ стрел» и т. д.). Лишь тогда, когда это требует­ ся интересами целого н допускается жанром, П. рисует широкую бытовую картину, пора­ жающую своею живостью. В предельной сжатости и выразительности бытовых характеристик П . проявляет высо­ чайшее мастерство; вспомним хотя бы Нули­ на, возвращающегося из Парижа: «где про­ мотал он в вихре моды свои грядущие дохо­ ды»—две строки, во весь рост рисующие одну из причин дворянского упадка. Одной из самых актуальных задач совре­ менного лит-ого процесса является выработка языка, к-рый совмещал бы в себе литератур­ ность с гибкостью, к-рый был бы «народным», но вместе с тем и обработанным и отточенным. К а к разрешил эту дилемму творец современ­ ного литературного языка—П.? Он вел оже­ сточенную борьбу с языковыми трафаретами классицизма, полными «смешной надуто­ сти» и «странного, нечеловеческого способа изъяснения». Иронизируя над классиками, он впоследствии обрушился и на выспреннюю фразеологию романтиков (ср. напр. пароди­ рование в шестой главе «Онегина» метафори­ ческого языка Ленского: «Он мыслит: будет ей спаситель; Не потерплю, чтоб разврати­ тель Огнем и вздохов и похвал Младое сердце искушал; Чтоб червь презренный, ядовитый Точил лилеи стебелек; Чтобы двух-утренний цветок Увял еще полураскрытый. Все это значило, друзья: С приятелем стреляюсь я»). Критикуя выспренность романтиков и «смеш­ ную надутость» классиков, П . , к а к никто, чувствовал необходимость языковой рефор­ мы. «Не должно мешать свободе нашего бога­ того и прекрасного языка», заявляет он в одном иа примечаний к пятой главе «Онеги­ на», и это замечание является программным. П . считает прежде всего необходимым обра­ титься к народному языку; вслед за Карам­ зиным он обращается «к живым источникам народного слова». «Разговорный я з ы к про­ стого народа достоин также глубочайших ис­ следований». В «Руслане и Людмиле», столь возмутившем критиков своею «тривиально­ стью», в «Борисе Годунове», полном грубых и даже площадных слов, в сказках П . являет­ ся практиком нового языка—живого, гибко­ го, близкого к разговорному. Правда, П. не изгоняет из своего я з ы к а иностр. элементы: в «Онегине» мы в изобилии встретим слова и английские (vulgar), и итальянские («е sempre Ьепе»), и особенно французские («dn comme i l fatit—Шишков, прости, не знаю, к а к пере­ вести»). Эти слова живут в языке П . потому, что они живут в языке его класса, но они ни-