* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

25 ГРИГОРОВИЧЪ 26 и оппсалъ его въ ряд* очсрковъ, нослщихъ общее заглав1е: «Корабль Ретвизанъ>. Въ начале 60-хъ гг. литературная деятельность Г. почти прекращается, и онъ, въ качестве секретаря общ. поощрешя художествъ, всецело отдаетъ себя делу споспешествован!я русскому искусству. Благодаря его эперпн, прекрасно организована при обществе рисовальная школа, въ которой получаютъ первоначальное ху­ дожественное образование мнопя сотни учениковъ; его же старашлми устроенъ замечательный худо­ жественный музей при обществе, мастерсшя, библмтека, п, наконецъ, пожалованъ обществу бывплй домъ градоначальника на В. Морской. За долголет­ и е труды по общ. Г. были пожалованы чинъд. ст. сов. и пожизненная пенсш. Со средины 80-хъ гг. Г. снова берется за перо и пишетъ повести: «Гутаперчевый мальчикъ», «Акробаты благотворитель­ ности» и «Воспоминашл» (1893). Кроме отдельныхъ произведен^, пол ныл собр. соч. Г. были издаваемы въ 1859 г., въ 1872 г., въ 1890 г. (Н. Г. Мартыновымъ, въ 10 т.), въ 1896 г. даны въ качестве приложешя къ «Ниве» (12 тт.). Литературная дея­ тельность Г. служить удивительно-яркою иллюстращею того почти стихзйнаго вл)яшя, которое оказываютъ на всякаго писателя основныя течешя эпохи формпровашя его духовно-нравствеинаго существа. Если мы, въ самомъ деле, обратимся къ «Воспоминашлмъ» Г., въ которыхъ онъ очень подробно знакомнтъ насъ съ душевной жизнью первой поло­ вины своей деятельности, мы не прсминемъ убе­ диться, что трудно было бы придумать человека, менее подходлщаго къ тому, чтобы стать отцомъ русской «мужицкой» беллетристики. Полуфранцузъ не только по крови, но и по воспитащю, Г. въ ранней молодости настолько неудовлетворительно владелъ русскимъ языкомъ, что дажо долго говорилъ съ французскимъ акцентомъ. Когда, двадцати-трехъ летъ отъ роду, онъ началъ свою первую большую повесть: «Деревня», ему страшно трудно было справиться съ самымъ процессомъ подбора подходлщпхъ словъ и выражешй. Не менее любопыт­ ны мъ фактомъ бшграф1и Г. является и то, что онъ, въ сущности, весьма мало аналъ деревню и народъ. Отрочество и юность онъ провслъ въ Москве и Петербурге, а наезды въ деревню были и очень редки, и очень непродолжительны. Но самое глав­ ное — по всему складу своихъ вкусовъ и наклон­ ностей Г. весьма мало подходилъ для роли вырази­ теля той пламенной заботы о благе народа, которою характеризуется шросозерцаше эпохи Белинскаго. Изъ техъ же «Восиоминашй» видно, что всю свою жизнь онъ былъ тппичнейпшмъ «эстстнкомъ», поклонникомъ «чистой красоты» и т. д. Чтеше его ограничивалось исключительно романами и пове­ стями; не увлекался онъ, подобно большинству своихъ литературныхъ сверствиковъ, ни Гегслемъ, ни Фурье, ни французскимъ двпжешемъ, подготовившимъ 1848 г., ни вообще какими бы то ни было теоретическими вопросами. Но таково неотразимое действ1е идей, составллющихъ сущность эпохи, что one какъ бы носятся въ воздухе и впитываются молодою душою цочти ИНСТИНКТИВНО. Достаточно было Г. сойтись съ кружкомъ братьевъ Бокстовыхъ (химика и ботаника), где собиралось много хоро­ шей молодежи, чтобы почувствовать, по собствен­ ному его выражошю, все «легкомыогпе» своего прежняго умственнаго строя, когда его «обществен­ ные вопросы нисколько не занимали». Ему стало больно «за отсталость», его охватило неудержимое желаше написать что-нибудь серьезное — и онъ одно за другимъ пишетъ «Деревню» п «Антона Го­ ремыку». Этими двумя повестями определяется по­ ложеше Г. въ пето pi и русской литературы. Значеше первой изъ нихъ — въ томъ, что здесь «нату­ ральная школа» впервые направила свое творчество на изображеше народа въ тесномъ смысле слова. До того литературная молодежь довольствовалась возбуждешемъ симпатш къ мелкому мещанству и бедному чиновничеству. Ниже она еще не опуска­ лась. Г. первый посвятилъ целую повесть ежеднев­ ному быту самаго сераго простонародья — не того, говорящаго всегда шутками, да прибаутками про­ стонародья, которое фигурируете въ повестяхъ Даля, и не того «народа», который является въ «Вечерахъ на хуторе блнзъ Диканьки» окутаннымъ въ поэтическую дымку легендъ и поверх, а народа во всей ноприглядности его ежедневной обстановки. Жизненность, съ которою въ «Деревне» обрисованъ народный быть, была такъ необычна для того вре­ мени, что славянофилы, любивпие народъ только въ проявлешяхъ его величавости, усмотрели въ по­ вести Г. унижете народа. Но если «Деревня» имеетъ выдающееся эначеше,какъ первая попытка новой русской литературы возбудить интересъ къ р е а л ь н о м у народному быту, то еще несравненно бблыпую важность ииелъ «Антонъ Горемыка», где интересъ перешелъ въ самую горячую симпатш, и где такъ рельефно обрисовано тягостное и безправное положеше крепостного крестьянина. «Но про­ чтены этой трогательной повести», говорилъ Белннсклй, «въ голове читателя поневоле теснятся мысли грустныя и важныя». Сколько-нибудь опре­ деленнее велишй критикъ не могъ выразиться; но въ те времена умели читать между строкъ, и «важныя» мысли о крепостномъ праве действительно теснились въ голове всякаго читателя «Антона Горемыки», хотя прямого протеста въ немъ нетъ и быть не могло по цензурнымъ услов1ямъ. Самъ авторъ, правда, закончнлъ повесть темъ, что выведенные изъ терпешя крестьяне поджигаютъ домъ ненавистнаго управляю­ щего и его самого бросаготъ въ огонь. Но просве­ щение йшй изъ цензоровъ 40-хъ гг., Нпкптевко, пере­ дел ал ъ конецъ и совершенно несообразно съ общимъ складомъ характера главнаго героя заставилъ его пристать къ конокрадамъ н потомъ каяться Mipy, передъ отправлешемъ въ Сибирь. Скомканный и не­ естественный конецъ повести нимало, однако, не ослабплъ общаго смысла повести, которая произво­ дила потрясающее впечатлеше. И с т о р и ч е с к о е эначеше «Антона Горемыки», вообще, не меньше, чемъ «Записокъ Охотника». Уступая имъ въ художественныхъ достопнетвахъ и въ глубине народной психолопи, «.Антонъ Горемыка» яснее и непосред­ ственнее обрнсовывалъ ужасы крепостного права. Если возводить 19-ое февраля къ его литератур­ ному генезису, то слезы, пролитыя надъ «Антономъ Горемыкой», занимаютъ въ немъ такое же почетное место, какъ чувство глубокаго уважешя къ народу, которое читателя «Записокъ Охотника» приводило къ убеждешю, что народъ достоинъ свободы. Въ «Деревне» и «Антоне Горемыке» Г. сразу достигь кульмпнацшннаго пункта своего творчества. Талантъ, по художественнымъ достоинствамъ своимъ, второстепенный, Г. только потому создалъ эти две перворазрядный по своему историческому эначенш вещи, что въ нихъ.ему удалось уловить «моментъ» и заставить биться, согласно съ собственнымъ сердцемъ, сердца всего, что было въ русскомъ об­ ществе хорошаго и честнаго. Но стоило пройти «моменту», стоило общественному сознашю всту­ пить въ дальнейппй фазпеъ своего поступательнаго движешн — и Г., ничуть не утратпвъ основныхъ свойствъ своего даровашя, уже не могъ идти въ первыхъ рядахъ. Все остальныя, многочисленный