* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

127 АВТОБИОГРАФИИ РЕВОЛЮЦИОННЫХ ДЕЯТЕЛЕЙ 70— 80 ГГ. 128 жуки и бабочки, которые в нем водились, голуби в голубятне—все это представляло столько поводов для наблюдения и развле­ чения, что я никогда не испытывал скуки. Товарищей у меня в детстве почти со­ всем не было. Изредка только приходил ко мне мой двоюродный брат—сверстник. Постоянным же товарищем моих детских игр был Banc. Мы с ним очень хорошо друг друга понимали, и симпатии и вкусы у нас были одинаковые. Оба мы не любили кошек и преследовали их всеми доступны­ ми нам способами. В доме я был самым младшим. Три сестры и брат были все старше меня, хо­ дили в школу и большую часть дня прово­ дили вне дома. Отец был занят своими больными и возвращался поздно. Дома оставалась только мать и я. Часов в шесть приезжал отец, и вся наша семья собира­ лась к обеду. Обед проходил обыкновенно очень оживленно. Помню, раз сестры очень много рассказывали про свою школьную подругу Ольгу Вагнер. Я сидел и слушал, а потом мне тоже захотелось принять уча­ стие в общем разговоре, и я спросил: „а как имя Ольги Вагнер?' Раздался общий дружный взрыв смеха. Я сконфузился, со­ брался заплакать и сполз со стула под стол, где очутился в обществе Banc а и скоро успоколся. Когда мне минуло шесть лет, меня на­ чали учить грамоте. И опять немецкая азбука была первая, которой я научился. Учили меня сестры и учили очень плохо и никакой охоты к учению во мне не возбу­ дили. Я во время уроков скучал и полени­ вался, да и Banc не любил, когда меня учили. Он демонстративно зевал, клал мне голову на колени и иногда повизгивал. Лет 7 меня отдали в пансион, который содержал француз Буфье. Учительницами были две его дочери. Чему я здесь учился и как, я совершенно не помню. Помню только, что был у нас учебник в серо-го­ лубой обложке, который назывался „Елка" В этой школе я оставался, по видимому, недолго и вскоре опять очутился дома на попечении сестер. Но, как я уже говорил, сестры были плохие педагоги, и я учился неохотно. Помню, как около этого времени (мне было лет 7—8) мать мне делала внушение за то, что я плохо учусь. Она говорила, что, если я ничему не научусь, я ни к чему не буду пригоден, никакой пользы людям приносить не буду, и меня никто любить не будет, напротив меня все будут высмеи­ вать и пренебрегать мною. Этот разговор произвел на меня тогда сильное впечатле­ ние. Я и до сих пор помню всю обстанов­ ку комнаты, кресло, в котором сидела мать, и выражение ее лица. Мне до тех пор ни­ когда не приходило в голову, что человек должен быть полезен другим людям. Мать моя вообще часто читала мне поучения. Но она никогда в них не упоминала бога. Она всегда только говорила о людях. Одного нельзя делать, потому что люди осудят или высмеют; другое нужно делать, потому что это полезно людям. Но тем не менее ни она, ни отец не были безбожниками. На­ против, они в бога верили, и существова­ ние бога никогда сомнению не подверга­ лось. Но бог, в которого верили у нас в доме, был бог далекий, которому никогда не молились, с которым никогда не сове­ товались, но которого тем не менее при­ знавали и относились к нему с почтением. Когда мне было 10 лет, меня отдали в гимназию. Но родители мои не решились меня отдать в казенную гимназию, а от­ дали в частную гимназию Ставилло, где, по их мнению, подбор учеников был лучше, и я не так легко мог подвергнуться какимнибудь дурным влияниям. В год моего поступления в гимназию умерла моя мать. Я совершенно не подо­ зревал, что она опасно больна, а в семье скрывали от меня ее положение. Притом же она, хотя и лежала в постели, была до­ вольно бодра, всем в доме распоряжалась и, когда я приходил из гимназии, всегда расспрашивала, как у меня прошел день. Правда, в последние дни ей стало хуже, и меня к ней не пускали. Из Москвы при­ ехала старшая сестра, чтобы повидаться с матерью, и в доме замечалось несколько подавленное настроение и тревога. Но я был так наивен и недогадлив, что ничего не понял, и в день смерти матери лег так же спокойно спать, как и всегда. Утром меня разбудил громкий плач сестер. Я в испуге приподнялся с постели и спросил случайно зашедшую в комнату горничную, кто это плачет. Она ответила, что плачут Соня и Наташа. „А что мама?" спросил я. „Мама уже умерла", ответила она совер­ шенно спокойно. Я выскочил из постели и с плачем бросился в комнату матери, но туда меня не пустили. Меня привели об­ ратно в мою комнату, умыли, одели и стали успокаивать. Это было первое мое тяжелое пережива­ ние. И много дней под ряд я не мог отде­ латься от страха и тупого ужаса, которые овладели мною в первую минуту. Только очень постепенно время сделало свое дело, и я опять вошел в нормальную колею и стал интересоваться окружающей жизнью и своими детскими делами. Приблизительно через год после смерти матери мы отправились с отцом путеше­ ствовать. Он повез нас сначала в Москву, где жила наша старшая сестра с мужем, а оттуда в Вену на выставку и в Герма­ нию. В южной Германии мы объездили много городов: Мюнхен, ГеЙдельберг, Ню-