* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки
«31 Екатерина IL 632 его жизни Б. не знала, какъ и по льстить ему: въ одномъ письме своему корреспонденту она выражаетъ страст ное желалие иметь сто тыс. полныхъ экземпляровъ сочинешй Вольтера, дабы распространить ихъ повсюду. „Хочу", писала она, „чтобы они служили образцомъ, чтобы ихъ изучали, чтобы вы учивали наизусть, чтобы души пита лись ими: это образуетъ гражданъ, гешевъ, героевъ иавторовъ, это разо вьете сто тысячъ талантовъ". Все это и подобное должно было производить и действительно производило на евро пейски хъ публядистовъ то впечатлъше, на которое было расчитано. Б. достигла своей цели: „философы" сделали ей большое имя въ Европе, поставили ее выше всъхъ современныхъ ей монарховъ, каке мудрую законодательницу, Семирамиду Севера. Это авторитетное мн-BHie было не только приятно для нея, не только льстило ея громадному тщеславию: оно оказало д-BflcTBie гип ноза и на русское общество, не уста вавшее и въ ея время, и нотомъ гово рить о величш и мудрости „славной царицы". Но при всемъ томъ, поло жение ея на троне заставляло ее при способляться и непосредственно къ русской жизни, кътъмъполитическнмъ и сощальнымъ усло&1ямъ, въ самомъ центръ которыхъ ее поместила слепая „фортуна". Тутъ-то пришелъ на вы ручку Е. ея удивительный,—природ ный и воспитанный всемъ ея прошлымъ,—такте, И достигнуве своего выеокаго положетя, Б. съ такимъ же леобыкновеннымъ искусствомъ, съ какимъ она обходила опасные рифы своей прежней зависимой жизни, лавировала между нужными людьми, между самыми противоречивыми течешями мысли и политики. Сама же Е. въ письме къ Гримму любовалась собою и своимъ тактомъ, какъ она, по ея выражешю, следовала „ускореннымъ скокомъ" (kurz Galop) между противоречивыми мнения ми Григор1я Орлова и Никиты Панина, и какъ отъ такого ловкаго аллюра „дела великой важности принимали какую-то мягкость и изящество". Не столь мягко и изящно, но все-таки, съ ея точки зренш, „ловко" Е. соглашала свои либеральный идеи съ политикой. Будучи самодержицей, Е. ревниво оберегала самый принципе самодержав1я,—единственной, по ея мнешю, формы правлешя, которая соответ ствуете ^пространству столь великаго государства": „лучше", писала она въ Наказе, „повиноваться ааконамъ подъ однимъ господиномъ, нежели угождать многимъ"... И, обращаясь къ русской исторш, находила тамъ неопровержи мый доказательства спасительности самодержавия и для монарха, и для государства. Понятно отрицательное отношеше Е. къ сочянешямъ Руссо съ самаго начала ея царствования. Да и вообще ея свободомыслию имело очень твеныя грагащы и больше оста валось на словахъ. чемъ переходило въ дело. Въ жизни Е. руководствовалась, главнымъ образомъ, темъ, что соответ ствовало не ея либеральнымъ и гуманнымъ принципамъ, а. практике самодержав!я. Знаменитый „Наказъ", со ставленный по сочипешямъ европейскихъ „философскихъ" и публицистическихъ авторитетовъ, въ особенности государствоведа Монтескье и крими налиста Беккарш, переполненъ возвы шенными идеями, проникнуть общимъ духомъ гуманности и законности, но практика самодержавия вторглась и сюда. Такъ, заявивъ въ „Наказе", что смертная казнь „ни полезна, ни нужна", она, однако, оставляете ее „для такого гражданина, который, лишенъ будучи вольности, имеете способъ и силу, могущую возмутить народное спокойCTBie". ТЬмъ менее гуманнейший „акстмы" Наказа, эти пышкыя тирады, большею частью целикомъ списанныя съ оригиналовъ, могли помешать чемулибо противоположному въ жизни. Съ самаго начала царствования, въ разгаръ своего либерализма и показной терпи мости къ чужнмъ мнешямъ, Е. ни мало не останавливалась предъ преследовавлемъ за печатное слово. Такъ, напр., въ 1763 г., получиве анонимную фран цузскую книгу объ исторш Петра Ш, неприятную для нея, императрица по велела своимъ резидеитамъ за-гра ницей „прилежно" розыскать автора и потребовать отъ его правительства, „дабы онъ былъ наказанъ". Когда же ве Лондоне появилась газета, напра вленная противе русскаго двора, то Е. въ числе своихъ советовъ, какъ