* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

Г (183–235) Г сал он, — молодая буржуазия почувствовала настоятельнейшую потребность развязать себе руки и вывести новый экономический быт из-под несносной опеки феодального государства. Разграничивая чисто отрицательные нормы, как право, от положительных, как области нравственности, Христиан Томазий предостерегал государство от вторжения в сферу нравственных обязанностей. Эта необходимость противопоставить праву нравственность получила дальнейшее выражение у одного из величайших философов менового общества, у Канта. Совместить свободу всех со свободой каждого — задача права. Отсюда — подверженность юридическим нормам одной лишь внешней стороны человеческой деятельности». Однако, продолжает он, такое отношение к проблеме продержалось недолго: «вскоре Фихте уже высказывался за соблюдение права и нравственности, а Шопенгауэр конструировал право как часть нравственности». Такая смена приоритетов была обусловлена тем обстоятельством, что «право перестало нуждаться в критике со стороны утвердившего свою политическую власть класса». С этого момента, считает автор, в буржуазной науке «начинается сближение права с нравственностью. Вслед за философским не заставило себя ждать и научно-юридическое обоснование вопроса. В конце 70-х годов Еллинек обосновывает право как «этический минимум». Он удаляет из права принуждение, заменяя его гарантией, после чего определяет право с объективной стороны как сумму условий сохранения общества, а с субъективной — как наименьшее проявление нравственной жизни и настроения, требуемых от членов общества». У В. С. Соловьева эти идеи, по мнению Г. С. Гурвича, «слегка модифицируются», и он определяет право как «низший предел или некоторый минимум нравственности, равно для всех обязательный». Правда, автор признает, что в буржуазной этике существуют и иные подходы к соотношению права и нравственности, сторонники которых обращают внимание на то обстоятельство, что существует множество безнравственных правовых норм, что право (в отличие от нравственности) предполагает принуждение, между тем как малейшее внешнее принуждение, как правило безразлично к внутренним переживаниям человека, что право имеет императивно-атрибутивный характер (а нравственная обязанность носит односторонний характер), что подчинение права нравственности несет в себе опасность для правового общения, заставляя «презреть и от- вергнуть всякий правопорядок в пользу высшего чисто нравственного соединения» и т.п. Г. С. Гурвич обращал внимание коллег на то обстоятельство, что в марксистской литературе в изучении проблемы соотношения права и нравственности делаются лишь первые шаги. Революция убедила, писал он, что «и право, и идея права суть в одно время продукты и орудия классовой борьбы». В этой связи он видел задачу исторического материализма в том, чтобы «свести с небес на землю все то, что идеалистическому мышлению представляется искрой божьей (как бы она ни называлась), заложенной в душе человека свыше, но что в действительности служит лишь проявлением и доказательством его животной природы. … такой именно «искрой божьей» представляется традиционному воззрению так называемый нравственный закон, обитающий в душе человека». Научное познание, подчеркивал автор, отвергает такой подход. По его мнению, научный подход предполагает начать изучение этой проблемы с исследования животных инстинктов, поскольку «человек есть животное не только социальное, но и делающее орудия». Г. С. Гурвич соглашается с авторами, которые считают, что «нравственный инстинкт возник из потребности животной жизни, чтобы, развиваясь и усиливаясь все более, достичь в человеческом обществе высот нравственного закона». Развивая эту мысль, автор писал, что идеология возникает в совместном трудовом процессе и «становится, как и речь, могучим средством укрепления социальных связей, общественного сотрудничества до той поры, пока через прогресс техники, через развитие производительных сил та же идеология, отразив новую ступень техники-экономики, не превращается в орудие распада старых общественных форм». Под этим углом зрения он анализирует положения Ф.Энгельса о появлении государства и социальных классов. В глубине нового класса, писал он, «нарождаются принципы новой нравственности, которой принадлежит будущее, не потому, что в ней искомый абсолют, а потому, что они — неизбежное произведение новой техники-экономики. В этом смысле нравственный идеал этого класса есть, конечно, выражение его силы, но только силы организатора и руководителя производства, действительного поильца и кормильца общества, и в таком смысле это есть более высокий нравственный идеал…». В. В. Лапаева 228