* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

ПСИХОАНАЛИЗ. Последователи Фрейда совесть. Он едет с официальной миссией в Рим и словно совсем не замечает вокруг великолепия итальянского ренессанса. Его одолевают мучительные сомнения в собственной вере и в учении церкви. «Кто знает, действительно ли все это так?» В Риме он пишет, что «почти» желал, чтобы его родителей не было в живых, тогда он мог бы там, в Риме, о них помолиться. Как теолог и учитель по-прежнему совсем еще молодой Лютер занимается систематическим изучением трудов Фомы Аквинского, соединившего Аристотелеву логику и догматы церкви. Он пытается решить задачу — сделать из догматов веры догматы разума, а проблемы совести все больше становятся для него проблемами разума. Однако подобное достижение превышало возможности масс, которые могли только веровать. То есть массы могли быть лишь сторонними наблюдателями, реципиентами чужой рефлексии. Лютер по-прежнему был расщеплен, ибо чувствовал, что воодушевляющий голос, голос, звучавший для него всерьез, стал для него новой формой таинства — партнером и даже соперником мистического присутствия евхаристии. Таким образом, личная вера, о которой он просто сообщал разным людям, являлась сильнейшей и абсолютной альтернативой схоластической догме. Эриксон изучал самые ранние записи и выступления Лютера, чтобы путем психоаналитического осмысления прийти к лучшему их пониманию. В результате выкристаллизовались следующие три принципа веры Лютера: 1. Утверждение слова и голоса как инструментов веры. («Слово и вера составляют единое и нерушимое целое», — говорил Лютер.) 2. Признание «лика» Божьего в страстях Христа. («Лик Христа — это лик Божий».) 3. Новое определение праведной жизни. («Христос становится теперь ядром христианской идентичности».) Основываясь на своем знании других мораториев и на известных данных, Эрик-сон рассуждает о природе «моратория» Лютера. Речь идет о том, что Лютер проповедовал ту глубокую пассивность, которая позволяла данностям его собственной компетентности говорить самим за себя. Этот факт часто изображается крайне упрощенно как процесс, равнозначный чрезмерно катектированной женской идентификации. Хотя женские элементы здесь и присутствуют, однако они становятся важными в результате особого развития. Дело не в пассивности, а в способности принимать. Мужчины, подобные Лютеру, должны научиться жить рецептивно, то есть скорее мирно и миролюбиво, нежели пассивно в строгом смысле слова. Это означает, что тот, кому давала мать, становится в дальнейшем способным принимать «веру» и, наоборот, давать эту веру другим. Чтобы уметь давать, нужно знать, что человек получил и что получит. Но это еще не является окончательным теологическим и личным разрешением амбивалентного отношения Лютера к своему строгому земному отцу, который был неразрывно связан со своим сыном Мартином. В идее «ira misericordiae» Лютер усматривает «гнев», который на деле полон сострадания и включает в себя любовь. Этот гнев скорее подобен злости, которую родители порой испытывают к своим детям, но при этом их не проклинают. Этот гнев любящий и благожелательный. «Благодаря такому представлению Лютер смог простить Бога за то, что Он был отцом, и Его оправдать» (там же, 244). Именно так Лютер мог помочь себе самому и тем, кто ему внимал. В то время, когда из-за ужасающей структуры земной религиозной власти распродавались индульгенции, он реформировал веру. Лютер стал выразителем эпохи, которая находилась в развитии. Его речь была яркой и убедительной. Он появился на сцене истории в тот момент, когда все, что он давал, могло быть оценено, принято и исполнено. Его личная борьба соответствовала борьбе других людей и их социальных институтов. Долгое время она была успешной. 206