* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

Творчество Эрика Х. Эриксона (Эдвард К. Адамс) (там же, 353). И вновь здесь можно увидеть типичный подход Эриксона. Акцент делается на времени, месте и мире образов. В одной небольшой деревне на берегу великой реки Волги вместе со своей овдовевшей матерью живет мальчик, Алеша Пешков. Он формирует — формирует самого себя и новое русское сознание. Его добросердечная, полная жизни и великодушная бабушка принимает его и о нем заботится. Она символизирует желанную и любимую «матушку Русь». Звучит контрапунктная тема: сохраняющая жизнь мать-земля дает защиту и веру, но если человек отдается собственному желанию пассивности, то неожиданно для себя он попадает в нежеланное рабство. Бабушка, мать всех матерей, носительница традиции, обладает огромной силой. Ее вторая половина, супруг, груб и жесток. Этот немощный, внешне незрелый «ребенок» жадно цепляется за свои слабые силы и возможность поработить семью и работников своей небольшой лавки. Он чуть ли не инфантильно зависит от своих денег и маленького Алеши. Он играет свою патриархальную роль и хочет за это получить сочувствие. Но в ответ он видит лишь непреклонное лицо мальчика, который затем возьмет имя «Горький». В кратком историческом экскурсе Эриксон напоминает о том, что цари Иван Грозный и Петр Великий убили своих старших сыновей. Иван сделал это собственными руками, Петр поручил это другим. И, таким образом, царь, как и маленький светловолосый батюшка, являлся символом достойной сострадания автократии. Подобное сочувствие к царям, жестоким отцам или дедам характерно для мазохистского подчинения. То, как глядел Алеша на своего деда, означает не только жест личной непокорности — это был жесткий, пронизывающий взгляд человека, видящего вещи такими, какими они являются. Если Петра и ему подобных называют «великими», то это не свидетельствует ни о нарциссическом присвоении имени, ни о традиции. Какими бы ужасными ни были их деяния, на арене русского мира цари олицетворяли нечто, что объединяло их с другими русскими патриархами в городе и деревне. «Иван и Петр велики не из-за своих трагических страстей, которые, по-видимому, мешали им в качестве предводителей, а потому, что смогли в гигантском масштабе показать трагедию раннего патриархального общества и его внутреннего эквивалента — Сверх-Я, а также еще потому, что так они решающим образом способствовали развитию национального сознания и национальной совести» (там же, 369). Алеша становится свидетелем удивительной беспомощности двух стариков — слепого старшего работника и престарелого, разорившегося тем временем деда. Они оба нищие. Мальчик не позволяет разжалобить себя их бедственным положением. Пробуждающееся сознание нового русского духа уже не оказывает поддержки достойному сожаления, эксплуататорскому и распадающемуся режиму, который олицетворяют два этих умирающих старца. От «одного чужого» в деревне Алеша узнает о ценности знаний, мыслей и особенно «умения взять» (в том смысле, что нужно уметь пользоваться случаем, если хочешь превратить пассивно переносимую судьбу в активное будущее). Посторонний выступает, словно новое сознание, словно новая мысль. Он не идентифицируется по имени. В Алешиной деревне существует ватага беспризорных детей — изгоев. Но они всегда вместе. Ребята спасают Алешу от жестокого нападения компании гораздо более типичных деревенских мальчишек, и духовно он становится членом этой группы, которая живет тем, что удается раздобыть на помойках и свалках. К ним относится также Ленька — жизнерадостный юноша с парализованными ногами. Ленька держит разную мелкую живность: мышей, птичек и т. д. Но он мечтает о времени, когда покинет напоминающий темницу подвал, где ему приходится жить, и отпустит на волю всех своих животных. К явному литературно-символическому намеку на порабощение в образе Леньки и его живности Эриксон добавляет еще один параметр из практики детского 199