* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

ПСИХОАНАЛИЗ. Последователи Фрейда что может происходить с пациентом, ждал и не предпринимал каких-либо попыток вмешательства; при этом он не испытывал дискомфорта или необходимости предпринимать какие-либо действия. Я должен добавить, — пишет Балинт, — что паузы в этом лечении не раз возникали и раньше, поэтому и пациент, и аналитик научились с ними справляться. В конце концов, разрыдавшись, пациент прервал молчание; вскоре после этого он уже мог разговаривать. Он сказал, что наконец-то ему удалось установить контакт с самим собой; с детства он никогда не оставался один, всегда находился кто-либо рядом, указывавший, что ему делать. Некоторое время спустя, на другом сеансе, он рассказал, что во время молчаливой паузы ему приходили в голову всевозможные ассоциации, но он отвергал их как досадные помехи». Разумеется, можно было бы дать целый ряд верных интерпретаций этого молчания, однако они нарушили бы молчание «и пациент в таком случае не установил бы 'контакта с самим собой'... во всяком случае в этой ситуации». Кроме того, любая «даже самая правильная интерпретация... неизбежно усилила бы навязчивое повторение, ибо когда опять оказался бы кто-то рядом, который бы ему сказал, что он должен чувствовать, думать, делать». Учитывая, что это событие произошло «исключительно в ситуации отношений между двумя людьми», следует отдавать себе отчет в том, что аналитик, «найдя верный ответ на молчание пациента, рисковал... пробудить у него ожидания, что так будет всегда, которые могли привести к возникновению злокачественной зависимости. Он также избежал опасности предстать перед пациентом в роли мудрого и могущественного аналитика, способного читать невысказанные мысли пациента и правильно на них реагировать, то есть опасности показаться всемогущим» (там же, 215—216). Всеведущий и всемогущий аналитик никогда не сможет преодолеть пропасть между собой и «ребенком в пациенте», то есть сформировать отношения, которые делают возможным взаимодействие между объектом и субъектом. Поэтому Балинт «пытался создать отношения, в которых никто из них... не был всемогущим, каждый признавал свои границы, надеясь, что таким образом удастся наладить плодотворное сотрудничество между двумя людьми, в сущности не различающимися по своему значению, весу и силе» (там же, 208). Предварительным условием описанных Балинтом отношений между аналитиком и пациентом на уровне базисного дефекта является то, что аналитик не отвергает инфантильного невротика, а проявляет «уважение к 'отыгрыванию' пациента в ходе анализа... и терпимость» (там же, 220). Помимо прочего, это означает, что «аналитик должен искренне принимать все жалобы и упреки... регрессировавшего пациента... как реальные и обоснованные и предоставлять пациенту достаточно времени, чтобы тот превратил свои бурные обвинения в сожаления... Чувства сожаления или печаль, о которых я здесь говорю... свидетельствуют о наличии дефекта или нарушения в самом пациенте, которое бросает тень на всю его жизнь и неблагоприятные последствия которого никогда нельзя компенсировать полностью. Наверное, вред можно устранить, но навсегда останется шрам, то есть всегда будут видны некоторые его последствия». Этот период печали может, «к сожалению, продолжаться у некоторых пациентов очень долго... и хотя этот процесс нельзя ускорить, самое важное заключается в том, что аналитик присутствует при нем как свидетель. Поскольку этот процесс относится к области базисного дефекта, пройти его самому, по-видимому, невозможно; это можно сделать только в рамках отношений между двумя людьми, например в аналитической ситуации». Только после этого периода печали пациент становится «способным по-новому оценивать свою позицию в отношении к своим объектам и проверить, может ли он все-таки принимать зачастую малопривлекательный и равнодушный мир вокруг себя» (там же, 200—202). 172