* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

О процессе символообразования (Петер Орбан) Здесь вновь проявляются теоретические разногласия нашей концепции с той, которую представляет Шпиц, и это касается не только нюансов: предтечи объектов (в том смысле, что и для ребенка речь идет о внешних объектах), которые, согласно Шпицу, обнаруживаются уже на стадии, когда ребенок отвечает на взгляд улыбкой, по нашему мнению, следует считать лишь состоянием, связанным с преодолением тревоги восьми месяцев; точнее, это представляет собой состояние отделения, в котором тревога восьми месяцев исчезает. Опять-таки становится очевидным, что бытие ребенка является не бытием для ребенка, а бытием как таковым и бытием для других, бытием, о котором Купер говорит, что оно представляет собой лишь то, «во что превращают его другие» (Cooper, Laing 1973, 73). Поскольку на стадиях, где Шпиц говорит о предтечах объектов (индицированных первым организатором) или о «формировании объекта либидо» (индицированного вторым организатором), на мой взгляд, речь скорее идет о структурировании «себя в объекте», представляется более целесообразным называть эти стадии «предтечами структуры» или « формированием структуры», потому что именно в таком названии еще раз проявляется их характерное свойство как общего, от которого еще предстоит отделиться частному. (Само собой разумеется, это общее всегда является «конкретным» общим и поэтому способно породить лишь конкретное частное.) Уже описанный момент отделения от «мира» можно расценивать как вторую (устремленную вперед) сторону того, что, следуя Шпицу, мы назвали бы «вторым организатором». Тем самым можно сказать, что мотив страха имеет позитивный момент. Если бы противоречие не было бы для ребенка столь явным, если бы он не отреагировал на него страхом, откуда бы взялась бы сама причина дифференцировать окружающий мир? Здесь мы обнаруживаем важный элемент, из-за которого перед нами до сих пор оставалась в долгу психология развития: дифференциация частей внешнего мира отнюдь не является феноменом, который можно было бы убедительно объяснить на когнитивном уровне; это не является также и содержаниями восприятия, которые там созревают и становятся способными к более сложной дифференциации; в причинном отношении это и не связь между ассимиляцией и аккомодацией (Пиаже), которая бы позволила ребенку установить более сложные взаимосвязи, — дифференциация всякий раз связана с судьбой побуждений к взаимодействию (что в данном случае является лишь синонимом объектных отношений, то есть судьбы влечений) в виде аффективной взаимосвязи, прерванной противоречиями и восстановленной на качественно новой ступени, которая при этом намечает тот или иной способ восприятия вдоль всей линии разлома. Мы — это тот опыт, который приобрели: мы поступаем так, как воспринимаем себя и как нас воспринимают другие (ср.: Laing 1969). В этом пункте можно понять еще один момент новой формулировки Лоренце-ра понятия символа: репрезентация понимается им как символообразование в смысле раскрытия формы интеракции. В таком случае «символ» отнюдь не ограничивается узкой фасеткой одного репрезентанта объекта или одного репрезентанта себя, а понимается как структура и ситуация отношений. Лоренцер пишет: «В качестве примера я бы хотел еще раз упомянуть "нежную мать", то есть "мать, которая таким-то и таким-то образом относится, относилась или должна относиться к переживающему субъекту". Это поведение становится осмысленным лишь во "взаимосвязи", то есть когда мы говорим о поведении "по отношению к". Отсюда само собой следует вывод: объектным репрезентантам "отношения к" должен соответствовать репрезентант себя, дополняющий отношение к ситуации» (Lorenzer 1970а, 108). 557