* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

ПУШКИНЪ. 269 онъ жен-Ь 14-го сентября. «Я все безпоко-юсь», пишетъ онъ ей же 21-го сентября, «и ничего не пишу, a время идетъ. Ты не можешь вообразить, какъ живо работаетъ воображеше, сидишь одинъ между четы-рехъ ст^нь, иди ходишь по гЁсамъ, когда никто не м^шаеть намъ думать, думать до того, что голова закружится. А о чемъ я думаю? Вотъ о чемъ: чемъ намъ жить будетъ? Отецъ не оставить мне им^шя, овъ уже съ половину промоталъ; ваше имеше на волоске отъ погибели. Царь не позволяешь мне ни записаться въ помещики, ни въ журналисты. Писать книги для де-негъ, видать Вогъ, не могу. У насъ ни гроша вернаго дохода, а вернаго расхода SO ООО р.! Все держится на мне, да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны. Что изъ этого будетъ, Богъ знаетъ. Покаместь грустно». 25-го сентября онъ пишетъ: «Вообрази, что до сихъ поръ не написалъ я ни строчки, а все потому, что не споко-енъ». 29-го сентября онъ опять пытается объяснить причины своего безпокойства: «Государь обещалъ мне газету, а тамъ запретила заставляетъ меня жить въ Петербурге, а не даетъ мне способовъ жить моими трудами. Я теряю время и силы ду-шевныя, бросаю за окошко деньги трудо-выя и не вижу ничего въбудущемъ. Отецъ мотаетъ имеше безъ удовольств1я, какъ безъ разсчета; твои теряютъ свое отъ глупости и безпечности покойника Ае. Ник.— что изъ этого будетъ? Господь ведаетъ... Я провожу время очень однообразно. Ут-ромъ дела не делаю, а такъ изъ пустого въ порожнее переливаю. Вечеромъ езжу въ Три горское, роюсь въ старыхъ книгахъ, да орехи грызу. А ни стиховъ, ни прозы писать не думаю». Только элепя «Опять на родине» осталась памятникомъ этого неудачнаго посещенш поэтомъ деревни: «усталымъ пришельцемъ» вернулся онъ сюда, подъ сень Михайловскихъ рощъ, и здесь невольно вспомеилъ все утраченное съ годами; когда-то, еще не такъ давно, веселымъ юношей явился онъ сюда впервые. «Безпечно, жадно» приступалъ онъ къ жизни; теперь же онъ былъ темь «странникомъ», котораго воспелъ въ 1834 году — измученнымъ, оскорбленнымъ... Поэтъ чувствовалъ, что жизнь прожита. Письма его за этотъ годъ къ жене почти уже не заключаютъ упрековъ ей; въ нихъ почти нетъ шутокъ, да и тревога вь нихъ какая-то притуплённая, — словомъ, онь какъ бы примирился со всемъ и ждалъ конца. Любопытны въ его письмахъ кь жене два места. 25-го сентября писалъ онъ: «Въ Михайловскомъ нашелъ я все по старому, кроме того, что нетъ ужъ въ немъ няни моей, и что около знакомыхь старыхъ сосенъ поднялась, во время моего отсутствия молодая сосновая семья, на которую досадно мнгь емотргьть, какъ иногда досадно мне видеть молодыхъ кавалергардовъ на балахъ, на которыхъ уже не пляшу». Нащокину онъ писалъ въ октябре изъ Петербурга: «Мое семейство умножается, ра-стетъ, шумитъ около меня. Теперь, кажется, и на жизнь нечего роптать, и старости нечего бояться. Холостяку въ свете скучно: ему досадно видеть новью молодыя по-колешя; одинъ отецъ семейства смотритъ безъ зависти на молодежь, его окружающую. Изъ этого следуетъ, что мы хорошо сделали, что женились». Изъ настроения второго отрывка вылились чудвыя строки элегш «Опять на родине», посвященныя молодой поросли, окружившей его знаком-цевь. Здравствуй, племя младое, везнакоиое! Это — приветь «отца» тому молодому племени, которое подрастало около него, тогда какъ молодое племя «кавалергардовъ», напоминавшее о его старости, при всей благожелательности поэта, наполняло его сердце злыми чувствами... Еще въ 1834-мъ году онъ убеждаетъ жену, что ей «верить» «Я не стану ревновать, есди ты три раза сряду провальсируешь съ кавалергардомъ: изъ этого не следуетъ, что я равноду-шенъ и не ревнввъ». Но, конечно, онъ мучился сознашемъ, что житейская бури старили его съ каждымъ годомъ и отдаляли отъ молодой жены. «Все кругомъ меня говорить, что я старею—пашегъ онъ жене,—иногда даже чнстымъ русскимъязы-комъ. Напрпм., вчера мае встретилась знакомая баба, которой не могъ я не сказать, что она переменилась. А она мне: «да и ты, кормилецъ, состарелся, да и подурнеть!» Хотя могу я сказать вместе съ покойницей няней моей: «хорошъ никогда не былъ, а молодъ былъ». Все это не беда; одна беда: не замечай ты, мой другъ, того, что я слишкомъ замечаю». Отяошешя поэта къ обществу, въ которомъ онъ вра-