* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

270 ПУГИКИНЪ. обратить его въ домашнее животное, — между темъ натура его слишкомъ медленно уступала приручешю, н это раздражало такахъ дрессировщиковъ, какъ гр. БенкендорФЪ. Какимъ унизитель-нымъ оскорблешямъ подвергали его, ве-ликаго писателя, человека, отм^ченнаго царскою милостш, камеръ-юнкера Двора, видно хотя бы изъ того, что даже письма его къ жене прочитывались полищей. Когда онъ узналъ объ этомъ, онъ былъ взбешенъ. «Мысль, что кто нибудь насъ съ тобою подслушиваетъ, писалъ онъ жене, приводить меиявъ бешенство a la lettre. Безъ политической свободы жить очень можно: безъ семейственной неприкосновенности (inviolabilite de la famille) невозможно. Каторга не въ примеръ лучше. Это писано не для тебя!» Это характерное оконча-Hie указываетъ, какъ низко ставилъ Пушкинъ свою жену: она не въ состоянш этого была постигнуть. И действительно, она ничего не понимала. Въ этотъ тяжелый годъ она вдругъ решила хлопотать, чтобы ея сестеръ сделали Фрейлинами. Пушкинъ отвечалъ, насколько могъ спокойно: «охота тебе думать о помещении сестеръ во дво-рецъ.Во первыхъ, вероятно, откажутъ;а,во вторыхъ, коли и возьмутъ, то подумай, что за скверные толки пойдутъ по свинскому Петербургу. Ты слишкомъ хороша, мой ангелъ, чтобъ пускаться въ просительницы. Погоди: овдовеешь, постареешь, — тогда, пожалуй, будь салопницей и титулярной советницей. Мой советъ тебе и сестрамъ быть подальше отъ двора... «Но Пушкина крепко стояла на своемъ. Быть можетъ, сестры и мать, у которой она жила въ это время, внушили ей эту идею. Мужу она писала, что сестръ прнвезетъ въПетербургъ и поместить ихъ у себя. Пушкинъ предвидеть новые расходы, сплетни, безпокой-ства; у него на шее, кроме долговъ, были еще отецъ съ матерью, брать съ сестрой, — теперь присоединялись еще невестки. «Эй, женка! смотри, писалъ онъ жене; мое мпеше: семья должна быть одна подъ одной кровлей: мужъ, жена, дети, по-ваместъ малы; родители, когда уже престарелы, а то хлопотъ не оберешься и семей-ственнаго спокойешя не будетъ!». Такъ— несмело — отстаивалъ Пушкинъ святость своего очага. Между темъ, мысль о близкой смерти начинаетъ темнымъ призракомъ носиться передъ нимъ,—онъ «не радъ жизни», умо-ляетъ жену уменьшить расходы, дать ему возможность работать для нея же; рабо-талъ же онъ «до низложешя ризъ», съ ужасомъ замечая, что источникъ поэзш изсякаетъ въ немъ. И мысль о судьбе жены и детей делалась для него все страшнее и страшнее. «Умри я сегодня» — вос-клицаетъ онъ, «что съ вами будетъ! мало утешешя въ томъ, что меня похоронятъ въ полосатомъ кафтане и еще на тесномъ пе-тербургскомъ кладбище, а не въ церкви на просторе, какъ прилично порядочному человеку». Тоска, овладевшая поэтомъ, выливается у него, въ одномъ письме къ жене, характернымъ восклицашемъ: «свинство уже давно меня ни въ комъ не удив-ляетъ». Поэтъ подозревала что жена читала кому-нибудь его письма. Въ этотъ годъ Пушкинъ словно отошелъ отъ всехъ: переписывается почти только съ женой да БенкендорФомъ, держится въ стороне отъ общества,—даже отъ ресторана отказался ради одинокаго обеда дома. Мучила его мысль и о томъ, что его когда то шумная популярность слабела съ каждымъ годомъ: уже Смирдинъ за его труды предлагалъ менышй гонораръ, критика и публика не стеснялись въ отзывахъ. Погодину онъ писалъ б-го апреля: «Пишу много про себя, а печатаю поневоле и единственно для де-негъ: охота являться передъ публикою, которая васъ не понимаетъ, чтобъ... дураки ругали васъ потомъ шесть месяцевъ въ своихъ журналахъ только что не по... Было время, литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это — вшивый рынокъ». Среди массы всевозможныхъ непр1ятно-стей, обрушившихся на голову поэта, единственной светлой полосой проходить нежная, трогательная любовь къ детямъ: «Сашка и Машка»—это имена, постоянно окруженный любовью: забота о нихъ оттё-сняетъ теперь интересы литературные, заботы о жене и друзьяхъ. Изъ друзей одинъ Нащокинъ былъ по преяснему близокъ Пушкину. Поэта сближало съ ннмъ сходство судьбы, — житейская неустроенность, безалаберность и сходство характеровъ, удивительное добродушие и умная, терпеливая снисходительность къ жизни. Нащокинъ понималъ Пушкина лучше, чемъ MHorie изъ прежзихъ близкихъ друзей поэта. Самъ запутанный