* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

236 ПУШКИНЪ. Ко всЬаъ этимъ источникамъ поэтъ отнесся самостоятельно: его творческШ ге-нШ живымъ свйтоиъ освети лъ старые образы, лишивъ ихъ некоторой мелодраматичности, которою они отличаются у Карамзина. Труда на создаше этой шесы положено было не мало. «Какъ Монтань, я могу сказать о моемъ сочинешп: c'est une oeuvre de Ъоппе foi. Писанная мною въ строгомъуеди-леши, вдалп охлаждающаго света, плодъ до бросовествыхъ пзучевШ, постоянная труда!—трагед!я cih доставила мне все, ч4ыъ писателю насладиться дозволено: живое за-HHTIe, вдохновеше, внутреннее убеждение, что много употреблены были веб уса ля, наконецъ, одобрение малаго числа избран-ныхъ». Онъ былъ ув-Ёрееъ, что его произведете останется непонятымъ, не оцЪ-неннымъ ни публикой, ни критикой, и сердце его болело, когда онъ отдавалъ это самое зрелое создаше своего гешя яа судъ публике. Рядомъ съ «Борисомъ Годуновымъ» продолжалъ Пушкинъ и своего «Евгешя Онегина»: въ Михайловскомъ написаны 3-я, 4-я, 5-я и 6-я главы,—т. е. te частя романа, въ которыхъ изображена русская деревня въ разныя времена года, русское деревенское общество, его интересы, радости и печали. Несомненно, живая действительность служила оригиналомъ для этихъ главъ. А. Н. ВульФЪ въ ЛГенскомъ узналъ . себя, въ Евпраксш ВульФЪ современники усмотрели ? рототинъ Татьяны; самъ поэтъ, конечно передалъ свои черты Онегину. Но, разумеется, между романомъ и действительностью было больше разстояшй: Wahrheit жизни была переработана благодаря мощи и свободе пушкинскаго Dichtung'a, названныя лица были лишь «натурщиками» въ той картоне русской жизни, художественное воплощеше которой находилось въ романе. Изъ менЁе значительныхъ про-изведенШ, относящихся къ этому времени, относится стихотворная повесть «ГраФъ Нулинъ» (1825), баллада въ народномъ руескомъ духе «Женихъ» (1821), «Сцена изъ Фауста» (1826), первые отрывки недоконченной повести «Египетсшя ночи» (стахотвореше «Клеопатра» 1825 г.). Изъ произведений этого перюда, которымъ также принято придавать большое значеше, следуетъ назвать: «Разговоръ книгопро-давцасъ поэтомъ»(1824),«Пророкъ» (1826). Оба эти произведешя разсматриваются, какъ выражение взглядовъ Пушкина на поэз1ю. Едва ли это сколько-нибудь верно. Первое, по Форме, есть очевидное подражай ie гётевскому прологу къ «Фаусту», по содержашю же—ничего новаго не за-ключаетъ сравнительно съ темъ, что высказывалось Пушкинымъ не разъ: свободный поэтъ не понять чернью, которая сво-бодъ не знаетъ,—поэтому онъ выше ея, его внутреншй ййръ для толпы—святая святыхъ; поэтъ свободенъ въ своемъ творчестве, свободенъ и въ жизни. Но какое нравственное право у него «продавать плоды своего вдохновения? »Этотъ, судя по пись-мамъ Пушкина, долго мучивпнй его воп-росъ, разрешается въ «Разговоре» довольно неловко: вдохновенье неподкупно и непродажно,—но можно продать рукопись. Что касается взглядовъ поэта на «чернь», то едва ли ихъ можно возводить въ какую бы то ни было теорию; по сущности своей души, поэтъ былъ неспособенъ къ по-строенш системъ, теорШ: онъ творилъ подъ вл1ятемъ минутнаго настроешя, свободно ги всегда искренно. Мы знаемъ, что и жизнь, и общество, и литературная критика не разъ становилась ему поперекъ пути, и когда онъ замечалъ посягательства на свободу своей личности, своего дара,— онъ замыкался въ себе, онъ чувствовалъ особенно сильно свое одинокое велиnie, чувствовалъ приливъ вражды къ «черни». Коренная ошибка нашей критики и заключается въ томъ, что его оправдывали и обвиняли за аристократичесый взглядъ на искусство: вънемъ видели теоретика, бро-сающаго вызовъ «черни», тогда какъ онъ спасалъ свою свободу, себя и свой талантъ отъ посягательства черни въ тяжелыя минуты оскорбдешй. Проходило это настрое-Hie,—и поэтъ любовно спускался къ этой «черни» и смешивался съ нею впредь до новыхъ столкновешй. Произведете «Про-рокъ» не имеетъ совсемъ никакого отноше-шя къ пушкинскимъ взглядамъ на поэзт. Это только удивительно яркое, художественное воспроизведете библейской картины и больше ничего. БибЛ1ей поэтъ зачитывался въ Михайловскомъ, и кроме «Пророка» писалъ подражашя «Песни песней», писалъ также «Подражания Корану», народнымъ песяямъ, переводы и подражашя испанской и португальской поэзш, переводы изъ Ар1оста,—все это явлешя одного порядка, указываюпця лишь на