* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

ЛЕОНТЬЕВЪ. '245 духовного напряи;ед]я5 какъ описанный выпге переломъ 3871 года, Леонтьевъ бшъ трезвымъ (въ отношенш пр!емовъ мы тлен i я) реа.тистомъ: Вожш Матерь, къ которой онъ тогда обратился съ молитвой, рисовалась ему, какъ «живая, знакомая, действительная женщина». Года за три до своей смерти, живя въ Оптизой пустыни, въ одномъ изъ писемъ къ 1. Фуделю онъ развнваетъ свои мысли о взаимоотношеш'и и значеаш мистики, зтнкк н политики, dioiorm и физики и эстетики. И что же мы видимъ? Оказывается, Леонтьевъ духовный сынъ о. Амврошя. во глав? всего этого ставить не мистику, какъ с.тёдо вал о бы ожидать, а физику и эстетику, которыя онъ счптаетъ пригодными въ качеств^ гсритер^я для всего въ шре. Вторую ступень пос-л& этого чаиимаетъ бтлопя, иакъ крнторШ для органическая MLpа, да,lie сл^дуетъ этика и политика fтолько для человека). Въ самомъ конце етоитъ въ йтомъ ряду мистика, которущ онъ счит&етъ лишь критер^емъ для едииов'Ёрцевъ. Учете Леонтьева не отличается строгой логической последовательностью въ проведении какой-либо основной идеи, оно лишено внешней цельности и единства. Къ тому же онъ никогда не нзлагадъ своя мысли въ систеиатичестмъ порядка, а часто разбр&сывалъ важные элементы своего учеюя по отдЪлънъшъ письыамъ къ разнымъ дидамъ. Онъ не нанизывалъ искусственно одну идею sa другой, а по-черпалъ ихъ изъ своего жизненнаго опыта. Ii въ этомъ, скорее всего, не слабость, а сила его учешя, пестрота котораго, въ концй концовъ, также, пожалуй, правдива, какъ и пестрота самой жизни. Оамъ Леонтьевъ о себе пишетъ, что онъ не довйряетъ «вообще слишкомъ большой последовательности мысли (ибо думаю,— говорить онъ, что последовательность жизни до того извилиста и сложна, что последовательности ума никогда за ея скрытою нитью везде не тсшЬть>. Каково же отношение его иъ этой жизни пли, лучше сказать; каковы его требования къ ней? Можно сказать, что до конца жизни Лсиитьевъ грезилъ о пышной и богатой разнообраз1еагь жпзни^ где силы божественный (релшчозныя) борются съ силами страстно эстетическими (демоническими). «Когда страстную эстетику побеждаешь духовное (мистическое) чувство, говорить онъ,—я благоговею, я склоняюсь, чту и люблю; когда эту таинственную, необходимую для полноты жизненна го развит, поэзш побеждаешь утилитарная этика—я негодую и огь того общества, где последнее случается слишкомъ часто, ? же не жду ничего!» Давно жамъ знакомый полныя соблазновъ идеи въ речахъ Мильк^ева не были оставлены и забыты Леонтьевымъ даже въ манастыре подъ монашеской рясой; клобукъ инока не прлкрыдъ своевольно выбивавшихся изъ-подъ него кудрей Аполлона. Конечно, и думать нельзя о какомъ-ллбо внутреннем^ примирешя въ душе Леонтьева зтихъ столь несродны гъ другь другу началъ, борьба которыхъ, главнымъ обравомъ, и характеризуешь его страдальческий образъ. Но едва ли ум±етво было бы ; при этомъ говорить о не удачливости жизни i его, якобы разбитой и погубленной. Онъ ) самъ ил вне себя, ни тймъ более внутри j себя не хотйлъ тнхаго мйщанскаго прозя-! башя; та борьба божеств енныхъ и демони-j ческагъ силъ, о которой онъ говорить, была желанной и необходимой для вну-I треняей его жизни, а иааче и огь самого себя онъ «не ждалъ бы ничего», негодовать бы на себя к презиралъ. Леонтьевъ героически взялъ на себя бреяя той жизни, которую онъ хот^лъ видеть во-вне, ? если бремя иногда ето пригнетало, то во всякоиъ случай онъ съ поля брани не б?жалъ. Это была даже не жизнь, а подвига, т&мъ более удивительный, что совершенъ онъ былъ не единичяъшъ сорывомъ, а растянуть на двадцать легь, за кдкое время К. Н. постоянно нокилъ въ себЬ два противорйчивыхъ начала, требовавшихъ огь него себе равнаго признатя. После всего этого вполне понятно, почему Леонтьевъ прншелъ къ идей страха Божьяго. какъ основанья хрисианс кой жизни и деятельности, но не къ идее любви. Съ первой идеей должно соединяться- еознаше и чувство той могучей силы внутри самого себя, того моего «я», язычеоааго, которое страстно противоборствуем Богу. Напро-тивъ, идея любви никопмъ образомъ не сочетается съ предетавлешемъ о борьбй силъ божественныхъ и демонических?., такъ какъ любовь—однолика, страть же начало двуликое, болйе сложное и, ножетъ быть, бол'Ье глубокое, въ то же время, конечно, тяжелое и даже мучительное. Душевная драма Леонтьева не исчерпывается борьбой его внутренних^ силъ: