* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

КАРАМЗИНЪ. 513 жить матер1адъ, что обозрите его доступно всякому: нигде онъ не сбился и все раз-ставилъ па своемъ месте. Слогь его «Исторш»· ыожетъ иногда казаться искусственным^ но за то какъ мелодично течеше его р^чи, какъ кстати онъ пользуется летописными словами. Самая искусственность тогда считалась необходимою: о предметах* важныхъ следовало говорить иначе, чемъ объ обыкновенныхъ. Въ «Исторш» Карамзина есть еще особенность: въ иредисло-вш оиъ сказалъ: «исторгя есть священная книга царей и народовъ»; исходя изъ этой мысли, оаъ считадъ необходимымъ выводить изъ прошедшаго поучения для настоя-щаго: оттого онъ ставить в. кн. 1оаава Васильевича выше Петра за то, что онъ не изменялъ обычаевъ, — косвенное поучение для подражательности его времени. Останавливаясь на способе сосгавленш Дарскаго Судебника, онъ какъ бы осуждаешь снова работы законодательной ком-миссш Сперанскаго. Можно еще прибавить, что до с ихъ норъ книга Карамзина должна была бы служить поучительныаъ чтешемъ для юношества, и нельзя не пожалеть о томъ, что ее читаютъ мало и даже въ шко-лахъ пзучаютъ недостаточно. На ней выросло не одно поколент, и конечно никто не пожалелъ о томъ. Въ 1825 г. Карамзина, занятаго сочинешемъ 12 тома «Исторш», постигло большое горе: 19 ноября скончался нмяераторъ Александръ. Карамзинъ написадъ задушевное письмо къ императрице Елизавете Алек&еевне, которая прислала ему трогательный ответь. Ея онъ тоже больше не видалъ. Самъ онъ про-водилъ все эти тяжелые дни во дворце, между прочимъ и прискорбный день 14 декабря. Новый Императоръ поручилъ ему вместе со Сперанскимъ составить манифеста. Въ свояхъ разговорахъ съ моло-дымъ Государемъ и его матерью онъ пере-давалъ свои мысли и между прочимъ разъ произнесъ осуждение некоторымъ мераиъ прошлаго. «Пощадите сердце матери, Николай Михайловича» воскликнула императрица Mapia Осодоровна. «Ваше Величество,—отв'Ьчалъ Карамзинъ,—я говорю не только матери Государя, который скончался, но и матери Государя, который готовится царствовать». Въ ян варе 1826 г. Карамзинъ заболелъ: у него началась чахотка. Медики нашли нужнымъ послать его въ Йтал1ю, и онъ письменно просилъ Государя назначить его агентоыъ во Флоренцию, где, какъ онъ слышадъ, открывается вакаяц1я. Государь отвегилъ, что хотя ваканцш во Флоренции и нетъ, «но Российскому HCTopio-графу ненужно подобнаго предлога, дабы иметь способъ тамъ жить свободно и заниматься свовмъ деломъ, которое, безъ лести, кажется, стоить дипломатической корреспонденция, особенно флорентийской». Для проезда его былъ енаряженъ фрегатъ, Карамзинъ деятельно готовился къ поездке. Въ мае пере^хадъ онъ въ ТаврическШ дворедъ, чтобы подышать чистымъ возду-хомъ до отъезда. Здоровье его, однако, все слабело, и друзья его, особенно ЖуковскШ, начади хлопотать объ обезпеченш его семейства; хлопоты увенчались полнымъуспе-хомъ: Государь назначилъ ему пенсию по 50000 р. въ годъ, которые посдё его смерти должны перейдти нераздельно къ его семейству. Въ рескрипте, сопровождавшемъ эту милость, было написано: «Александръ сказалъ вамъ: Руссгай народъ достоинъ знать свою историо. Исторш, вами написанная, достойна Русскаго народа». Императрица Mapia Оеодоровна лично посетила Карамзина. 22 мая онъ скончался. Карамзинъ былъ не только веливйй писатель, но и благороднейшей челов^къ. «Жить—писадъ онъ Тургеневу — есть не писать исторш, не писать трагедш, или комедш, а какъ можно лучше мыслить, чувствовать и действовать, любить добро, возвышаться душою къ его источнику: все другое, любезный мой приятель, есть шелуха, не исключая и мовхъ восьми ила девяти томовъ». Однажды онъ писадъ къ императрице Елизавете Алексеева^, что желалъ бы вписать въ ея адьбомъ къ числу русскихъ пословицъ: «векъ живи, в^къ учись... жить!». «Она всемъ известна,— прибавляешь онъ, — но безъ окончательная слова, которое важно и найдено мной недавно въ одной древней рукописи». Самъ онъ ум-Ьлъ себя воспитывать: мы знаемъ, какъ рано онъ отказался отъ увлечешй молодости, когорымъ когда-то предавался, хотя, впрочемъ, довольно умеренно; овъ съумелъ изъ светскаго человека и литератора сделаться ученымъ и дойдти до того, что «ферулы Шлецсра более не боялся». Никогда не отвечая на критики, онъ умелъ пользоваться верными замечаниями: слогъ его много изменился подъ вл^яюемъ критики Шишкова и здесь, какъ и везде, онъ могъ быстро отделить верное отъ невер-наго. Ile отвЬчая критикам г, не обращая 33