
* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки
ГЕРЦЕ НЪ. ш ?. ?. Коршъ и M. К. Эрнъ, тронулись въ дальшй путь, провожаемые московскими друзьями, объятиями и рыдашями даже мужчинъ, смутно предчувствовав шихъ, что для непосредственная вл2ян1я на умы сородичей можетъ потеряться сила громаднаго размера и исключительной оригинальности. 31 января Г. пере-Ьхалъ въ Тауроген-E границу, и его жизнь съ этого момента переломилась. Въ Европе ему грезилось пока смутно участие въ творческой зиждущей работа освобожденнаго человечества для создашя «веси Божьей», золотого века сенсимонистовъ, что само по себе представлялось высшимъ счаспемъ свободы, такъ обаятельно прекрасной после потемокъ русской тюрьмы и ссылки. Но довольно скоро началось разочароваше. Въ Гермаши Г. пробылъ очень недолго, привлекаемый Парижемъ. «Въ Парижтъ — едва ли въ этомъ слове звучало для меня меньше, ч?мъ въ слове «Москва» — говорить онъ. Г. быстро ебросилъ съ себя отпечатокъ москвича, съ одушевле-темъ отдался волне тогдашняго ео-щально-политическаго брожен1я и вскоре чрезъ Бакунина и Сазонова вошелъ въ интересы крайнихъ демо-кратическихъ кружковъ, ставъ здесь своимъ челов-Ькомъ. Блестящее обра-зовате, полное понимате вопросовъ, занимавшихъ французскую и международную демократш, въ среде которой тогда пробивалось сознате солидарности труда въ разныхъ странахъ, личныя дароватя, — все это поставило Г. въ уровень талантливейшихъ пере-довыхъ людей Запада, и съ течетемъ времени онъ завоевываешь здйсь симпа-Т1и множества даровшейшихъ людей. Самодержавная николаевская Poccih ; казалась для международной демократа постоянной угрозою, и каждый русский, чтобы быть прияятымъ въ демократии на равной ноге, долженъ былъ прежде всего заставить забыть, что онъ русстй,след.варваръ. Не могъотъ гнета этихъ предубеждетй уйти и Герценъ, и если верить одному полицейскому донесенпо, онъ даже малодушно выдавала себя за друссака. Но очень скоро Г. находить себя и позднее онъ всегда и систематически подчеркиваешь, что онъ руесшй и что выступаетъ не въ качеств^ исключения, но какъ представитель, хотя и случайный, Poccih будущаго, Poccih свободной. Мало-по-малу домъ Г. въ Париже, по выражешю Анненкова, сделался <шодоб1емъ Д1онисдева уха, где ясно отражался весь шумъ Парижа, малейшгя движеюя и вол-нетя, проб-Ьгавдия на поверхности его уличной и интеллектуальной жизни». Г. началъ было для русскихъ издашй повесть изъ временъ великой французской революции съ русскимъ героемъ въ центре, но повесть, конечно, не могла появиться. За то произвели у насъ большое впечатлеще его «Письма изъ Avenue Marigny», появивппяся въ «Современнике» и позднее составившая начало «Писемъ изъ Францш и Италш». Въ самыхъ первыхъ изъ этихъ писемъ мы находимъ еще оттенокъ восхищешя французскою культурой. Однако, склонность Г. углубляться въ М1ръ обыден-ныхъ, всёхъ равно захватывающих^., отношетй приводить его къ подкладк-Ь и оборотной стороне блестящей внешности, и онъ въ виде основного фона парижской жизни рисуетъ уже вовсе не дшрокШ размахъ духовныхъ и со-ц!альныхъ интересовъ, а опошливающее господство самой мелкой «буржуазности», царство мещанства, господство вкусовъ мелкаго эгоистиче-скаго пошиба. Эти письма, съ ихъ блестящей остроумной формой и глубокой временами мыслью, явили собою въ русской публицистике едва ли не первый примёръ освещешя западноевропейской жизни не со стороны только сопоставлетй съ русскою, но и со стороны подлинной ея сощально-политической сущности. Эта сущность, господство мещанства, «смерть въ литературе, смерть въ театра, смерть на трибун^, ходяшй мертвецъ Гиао, съ одной стороны, и д^тскш лепетъ сЬдой оппозицш, съ другой» — тате итоги парижской жизни погнали Г-а въ половине октября 1847 г. изъ Парижа. Онъ едетъ въ Италш, уже бурно стремившуюся тогда къ политическому освобождению, объединению и нащональной независимости. Это в^яте духа свободы властно увлекло Г., и онъ считалъ, что Италш «обязанъ обно-влетемъ вёры въ свои силы и въ силы другихъ». Особенно сильный впе-