* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

Д0СТОЕВСК1Й. 616 слова. Я жало думалъ объ ycnftxi, а этой парт!и «Отечественныхъ оаписокъ», какъ говорили тогда, я боялся. Б'Ьлшгскаго я читалъ уже несколько лй-гь съ увлече-шемъ, но онъ мне казался грознымъ и страшньшъ, и — «Осмйетъ онъ зшихъ «Бйдныхълюдей»!—думалось мнЪ иногда. Но лишь иногда: писалъ я ихъ со страстью, дочти со слезами—«неужто все это, все эти минуты, которыя я пережилъ съ неромъ въ рукахъ надъ этой повестью,— все это ложь, миражх, неверное чувство?» Но думалъ я такъ, разумеется, только минутами, и мнительность нежедлеяно возвращалась. Вечеромътого же дня, какъ я отдалъ рукопись, я пошелъ куда-то далеко къ одному изъ прежнихъ товарищей; мы всю ночь проговорили съ нимъ о «Мертвыхъ Душ ахъ» и читали ихъ, въ который разъ не помню.., Воротился домой уже въ четыре часа, въ белую, светлую, какъ днемъ, петербургскую ночь. Стояло прекрасное, теплое время, я, войдя еъ себе въ квартиру, я спать не легъ, отво-рилъ окно и с?лъ у окна. Вдругъ звонокъ, чрезвычайно меня удививдпй, и вотъ Гри-горовичъ и Некрасовъ бросаются обнимать меня въ совершенномъ восторге и оба чуть сами не длачутъ. Они накануне вече-ромъ воротились рано домой, взяли мою рукопись и стали читать на пробу: «съ десяти страницъ видно будеть». Но,прочтя десять страницъ, решились прочесть еще десять, а затЬмъ, не отрываясь, просидели уже всю вочь до утра, читая вслухъ и чередуясь, когда одинъ уставалъ. «Читаетъ онъ про смерть студента»—передавалъ мн? потомъ уже наедине Григоровичу—«и вдругъ я вижу, въ томъ м-Ьст'Ь, где отецъ за гробомъ бЪжить, у Некрасова голосъ прерывается, разъ и другой, и вдругъ не выдержалъ, стукнулъ ладонью по рукописи: «Ахъ, чтобъ его!» Это провасъ-то, и этакъ мы всю ночь». Когда они кончили (семь яечатяыхъ листовъ!), то въ одинъ голосъ решили идти ко мне немедленно: «Что-жъ такое что спеть,—мы разбудпмъ его, это выше сна!» Потомъ, приглядевшись къ характеру Некрасова, я часто удивлялся той минуте: характеръ его замкнутый, почти мнительный, осторож-дый, мало сообщительный... Они пробыли у меня тогда съ полчаса, въ полчаса мы Богъ знаетъ сколько переговорили, съ полслова понимая другъ друга, съ восялица- тлши, торопясь: говорили и о поэзш, и о правде, и о «тогдапшемъ положеши», разумеется^ о Гоголе,цитируя изъ «Ревизора» и изъ «Мертвыхъ Душъ», но, главное, о Б-Ь-линскомъ. «Я ему сегодняже снесу вашу повесть, и вы увидите,—да в?дь челов^къ-то, челов^къ-то какой! Вотъ вы познакомитесь, увидите, какая это душа»!—восторженно I говор илъ Некрасовъ, тряся меня за плечи обоями руками. «Ну, теперь спите, спите, мы уходимъ, а завтра къ намъ!» Точно я могъ заснуть noc.it нихъ! Какой восторгъ, какой усп'Ьхъ, а главное чувство было дорого, помню ясно: «У иного успехъ, ну, хвалягь, ветре чаютъ, поздравляютъ, а ведь эти прибежали со слезами, въ четыре часа, разбудить, потому что это выше сна... Ахъ, хорошо!» Вотъ что я думалъ, какой тутъ сонъ! Некрасовъ снееъ рукопись Белинскому въ тотъ лее день... «Новый Гоголь явился!» закричалъ Некрасовъ, входя къ нему съ «Бедными людьми»,—«У васъ Гоголи-то, какъ грибы, растутъ», строго замйтылъ ему Бйлинскш, но рукопись взялъ. Когда Некрасовъ опять зашелъ къ нему вечеромъ, Вйлинскш встретить его «просто въ волненш»: «Приведите, приведите его скорее!» И вотъ (это, стало быть, уже на трет!й день) меня привели къ Белинскому. Помню, что на первый взглядъ меня очень поразила его наружность, его носъ, его л объ; я представ лялъ его себе почему-то совсЬмъ дру-гимъ,—«этого ужаснаго, этого страшнаго критика». Онъ встр^тилъ меня чрезвычайно важно и сдержанно. «Что-жъ, оно такъ и надо», подумалъ я, но не прошло, кажется, и минуты, какъ все преобразилось: важность была не лица, не великаго критика, ветр'Ьчающаго двадцатидвухл'Ьт-пяго начинаю щаго писателя, а, такъ сказать, изъ уважетя его къ гЬмъ чувствамъ, которыя онъ хотйлъ мне излить какъ можно скорее, кътЫъ важнымъ словамъ, которыя чрезвычайно торопился жне сказать. Онъ заговорилъ пламенно, еъ горящими глазами: «Да вы понимаете-ль сами-то, повторялъ онъ мне несколько разъ и вскрикивая по своему обыкновению,—что это вы такое написали!» Онъ вскрикивалъ всегда, когда говорить въ еильномъ чувстве. «Вы только вепосредствеянымъ чуть-емъ, какъ художникъ, это могла написать, но осмыслили ли вы сами-то всю эту страшную правду, яа которую вы намъ