* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки

ГАРШИНЪ. 255 «являло изъ себя протестъ насилию и той фальшивой красогЬ, которая такъ часто сопровождаете зло. Вместе съ т^мъ это органическое отрицате зла и неправды делало изъ него глубоко-несчасгнаго и страдающаго человека. Относясь ко всему поруганному и обиженному съ чувств о мъ страстной и почти болезненной жалости, съ жгучей болью воспринимая впечатления отъ злыхъ и жестокихъ делъ, онъ не могъ успокоивать эти впечатления и эту жалость взрывами злобы или негодования, или чувствомъ удовлетворяемой мести, ибо ни на «взрывы», ни на «чувство мести» не былъ способенъ. Вдумываясь въ причины зла, онъ приходилъ только къ тому, что «месть» не излечить его, злоба не обезоружить, и жестокхя впе-чатагЁтя глубоко, незаживающими ранами, залегали въ его душе, служа источниками той неизъяснимой печали, которая неизменнымъ колоритомъ окра-шиваетъ его Еронзведенш и которая придавала его лицу столь характерное и трогательное выражешек Особенно однако нужно иметь въ виду, что, «ненавидя зло, Г. любилъ людей, и борясь со зломъ, онъ щадилъ людей». Но несмотря на все это, несмотря на за-хватывавцйе его периодами припадки безпредельной тоски, Г. не былъ и не сделался пессимистомъ, напротивъ, у него была «огромная способность понимать и чувствовать счастье жизни», а въ его грустныхъ разсказахъ про-скальзываютъ иногда искорки непод-дельнаго, добродушнаго юмора; но такъ какъ печаль никогда не могла замереть совершенно въ его сердце и «проклятые вопросы не переставали терзать его душу», то онъ не могъ безраздельно отдаваться радости жизни даже въ самую счастливую пору своей жизни и бывалъ счастливъ настолько, «насколько можетъ быть счастливъ человекъ, который по устройству своему склоненъ принимать сладкое, если не за горькое, то за не очень сладкое», какъ писалъ онъ самъ о себе. Болезненно чутко относясь ко всЪмъ явле-шямъ жизни, стремясь не только теоретически, но и фактически взять на свои плечи часть человеческихъ страданий и горя, Г. не могъ, разумеется, не требовательно относиться и къ сво- ему таланту; талантъ налагалъ на него тяжелое бремя ответственности, и тя-желымъ стономъ звучать слова въ ус-тагь человека, писавшего своей кровью: «никакой трудъ не можетъ быть такъ тяжелъ, какъ трудъ писателя, писатель страдаетъ о всехъ, о комъ онъ пишетъ». Протестуя всемъ существомъ своимъ противъ насил1я и зла, Г. естественно долженъ былъ изобразить ихъ въ своихъ произведеюяхъ, и кажется иногда фатальнымъ, что произведетя этого «тишайшаго» писателя полны ужаса и залиты кровью. Въ своихъ воен-ныхъ разсказахъ Г., какъ Вереща-гинъ въ своихъ картинахъ, показалъ все без у Mie, весь неприкрашенный ужасъ войны, которые обычно заслоняются яркимъ блескомъ громкихъ победъ и славныхъ подвиговъ. Рисуя сплоченную массу людей, не отдаю-щихъ себе отчета, «зачемъ они идутъ за тысячи верстъ умирать на чужихъ поляхъ», массу, влекомую «неведомой тайной силой, больше которой нетъ въ человеческой жизни», массу, «повинующуюся тому неведомому и безсознательному, чтб долго еще будетъ водить человечество на кровавую бойню, самую крупную причину всевозмож-ныхъ беДъ и страдангй», Г., вместе съ темъ, показываетъ, что эта масса состоять изъ отдельныхъ «безвестно и безславно» гибнущихъ маленькихъ людей, еъ особымъ у каждаго м1ромъ внутреннихъ переживашй и страданий. Въ этихъ же разсказахъ Г. проводить идею, что чуткая совесть никогда не можетъ найти себе удовлетворетя и покоя. Съ точки зретя Г. нетъ пра-выхъ: все люди виноваты въ зле, царящемъ на земле; нетъ и не должно быть людей, которые стояли бы въ стороне отъ жизни; все должны участвовать «въ круговой поруке человечества». Жить — это уже значить быть причастнымъ злу. И идутъ на войну люди, какъ самъ Г., ничего общаго съ войной не имеюпде, и встаетъ передъ ними, для которыхъ отнять жизнь даже у самаго ничтожнаго существа не только сознательно, но и нечаянно, представляется невероятнымъ, грозное требование жизни, — убивать другихъ, открывается весь ужасъ трагедш не Каина, а «Авеля убивающаго», какъ