ГАЙ ПЛИНИЙ ЦЕЦИЛИЙ (МЛАДШИЙ) (62 – ок. 113 гг.) государственный деятель, оратор и писатель, племянник Плиния Старшего

Недостойно оказывать больше почестей правителям, радующимся больше рабству граждан, нежели их свободе.
" Панегирик императору Траяну", 2
Тот, кто будет управлять всеми, должен быть избран среди всех.
"Панегирик Траяну", 7
Страх – ненадежный учитель правды.
" Панегирик Траяну", 45
Признак доброты – радость за друг их
"Панегирик Траяну", 58
Мы завидуем нравственному благородству, но гораздо больше тому, что его прославляют, и не судим вкривь и вкось только о добрых делах, покрытых мраком
Pисьма 1, 8, 6
Спроси любого: "Что ты делал сегодня?", он ответит: "Присутствовал на празднике совершеннолетия, был на сговоре или на свадьбе. Один просил меня подписать завещание, другой защищать его в суде, третий прийти на совет". Все это было нужно в тот день, когда ты этим был занят, но это же самое, если подумаешь, что занимался этим изо дня в день, покажется бессмыслицей, особенно если ты уедешь из города. И тогда вспомнишь: "сколько дней потратил я на пустяки!"
Письма, I, 9, 1 – 3
Я разговариваю только с собой и с книжками.
Письма, I, 9, 6
Лучше (...) ничем не заниматься, чем заниматься ничем.
Письма, I, 9, 7
Как о художнике, скульпторе, резчике может судить только мастер, так и мудреца может постичь только мудрец.
Письма, I, 10, 4
Неблагодарное дело услуга (...), если за нее требуют благодарности.
Письма, I, 13, 6
Нельзя ценить его труды ниже потому, что он наш современник. Если бы он славен был среди людей, которых мы никогда не видели, мы разыскивали бы не только его книги, но и его изображения, но он живет в наше время, он нам уже надоел, и слава его тускнеет. Неправильно и зло не восхищаться человеком, достойным восхищения, потому что тебе довелось его видеть, с ним разговаривать, его слышать.
Письма, I, 16, 7 – 9
[Будет] предательством [в судебной речи] бегло и кратко коснуться того, что следует втолковывать, вбивать, повторять. Для большинства в длинном рассуждении есть нечто внушительное, весомое; меч входит в тело не от удара, а более от нажима: так и слово в душу.
Письма, I, 20, 1 – 3
Как со всем хорошим, так и с хорошей речью: она тем лучше, чем длиннее.
Письма, I, 20, 4
Одна и та же речь может, правда, показаться хорошей, когда ее произносят, и плохой, когда ее читают, но невозможно, чтобы речь, хорошо написанная, оказалась плоха при слушании.
Письма. I, 20, 9
Каждому милы его собственные измышления, и если кто-то другой скажет то же самое, что он предполагал, то для него это уже сильнейший довод.
Письма, I, 20, 13
Как-то Регул, с которым мы защищали одно и то же дело, сказал мне: "по-твоему, надо исследовать все, относящееся к делу, а я сразу вижу, где горло, и за него и хватаю". Он, конечно, хватал то, на что нацелился, но в выборе цели ошибался часто. Ему (...) случалось принять за горло колено или пятку.
Письма, I, 20, 14 – 15
В плохой покупке всегда каешься, потому особенно, что это укор хозяину в его глупости.
Письма, I, 24, 2
Мнения ведь подсчитывают, не взвешивают. (...) В самом равенстве столько неравенства! Разум не у всех одинаков, а права одинаковы.
Письма, II, 12, 5
Старая слава молодую любит. Так уж устроено: если ты не добавишь к старым услугам новых, прежних как не бывало.
Письма, II, 4, 6
Как бы ни были обязаны тебе люди, если ты им откажешь в чем-нибудь одном, они только и запомнят, что этот отказ.
Письма, II, 4, 6
Ничто так не выделяет свет, как тени.
Письма, III, 13, 4
Люди больше ценят славу не великую, а широко разошедшуюся.
Письма, IV, 12, 7
Умный и тонкий читатель не должен сравнивать между собой произведения разных литературных видов, но, взвесив их в отдельности, не почитать худшим то, что в своем роде совершенство.
Письма, IV, 14, 7
Как в человеке, так и в государстве, тяжелее всего болезнь, начинающаяся с головы.
Письма, IV, 22, 7
В этом (...) мире (...) нельзя ни в чем отчаиваться и нельзя ни на что полагаться.
Письма, IV, 24, 6
Хорошо и почтенно идти по стопам предков, если, конечно, они шли прямым путем.
Письма. V, 8, 5
Несправедливо, конечно, но так уж повелось, что в зависимости от успеха или неудачи те же самые решения или признают хорошими, или осуждают как плохие. Поэтому обычно одни и те же поступки определяют как рвение и как тщеславие, как щедрость и как безумие.
Письма, V, 9, 7
Недоделанное – то же самое, что неначатое.
Письма, V, 8, 7
Открытая рана боится прикосновения врачующей руки, потом терпит ее и, наконец, требует; так и свежая душевная боль отталкивает слова утешения и бежит от них, но затем их хочет и успокаивается от добрых, ласковых слов.
Письма, V, 16, 11
Лучше сказать лишнее, чем не сказать необходимого. А потом судить о том, что лишнее, ты можешь, только прослушав все.
Письма, VI, 2, 8 – 9
Я считаю счастливыми людей, которым 6OI и дали или свершить подвиги, достойные записи, или написать книги, достойные чтения; к самым же счастливым тех, кому даровано и то и другое.
Письма, VI, 16, 3
То, что ускользнуло от читателя, не может укрыться от переводчика.
Письма, VII, 9, 2
Следует читать много, но не многое.
Письма, VII, 9, 16
Толпа от самой многочисленности своей приобретает некий большой коллективный здравый смысл, и те, у кого по отдельности рассудка мало, оказавшись все вместе, имеют его в изобилии.
Письма, VII, 17, 10
Никто не выслушивает порицаний терпеливее людей, больше всего заслуживающих похвал.
Письма, VII, 20, 1
Рабство прошлого времени повлекло за собой невежество и забвение в области многих благородных занятий, между-прочим и в области сенатского права. (...) Поэтому возвращенная свобода застигла нас несведущими и неопытными; упоенные ее сладостью, мы вынуждены иногда раньше действовать, а затем уже узнавать.
Письма, VIII, 14, 2 – 3
Трудно не перезабыть сведений, которым нет применения.
Письма, VIII, 14, 3
Время кажется тем короче, чем оно счастливее.
Письма, VIII, 14, 10
Человеку свойственно чувствовать и испытывать страдания, но в то же время бороться с болью и слушать утешения, а не просто не нуждаться в утешениях. (...) Есть некоторое наслаждение и в печали, особенно если ты выплачешься на груди у друга, который готов или похвалить твои слезы, или извинить их.
Письма VIII, 16, 4 – 5
Мало разницы в том, потерпел ты несчастье или ждешь его; только для печали есть граница, а для страха – никакой.
Письма, VIII, 17, 6
Людской слух радуется новизне.
Письма, VIII, 18, 11
Как занятия дают радость, так и занятия идут лучше от веселого настроения.
Письма, VIII, 19, 2
Мы имеем обыкновение отправляться в путешествие и переплывать моря, желая с чем-нибудь познакомиться, и не обращаем внимания на то, что находится у нас перед глазами. (...) Мы не интересуемся близким и гонимся за далеким; откладываем (?) посещение того, что всегда можно увидеть, в расчете, что мы часто можем это видеть.
Письма, VIII, 20, 1
От многочисленных изменений измененным кажется и то, что осталось таким, как было.
Письма, VIII, 21, 6
Рабы всех страстей сердятся на чужие пороки так, словно им завидуют, и тяжелее всего наказывают тех, кому больше всего им хотелось бы подражать.
Письма, VIII, 22, 1
Я считаю самым лучшим и самым безупречным человека, который прощает другим так, словно сам ежедневно ошибается; и воздерживается от ошибок так, словно никому не прощает.
Письма, VIII, 22, 2
Он был особенно умен тем, что считал других умнее себя; особенно образован тем, что хотел учиться.
Письма, VIII, 23, 3
О несчастных забывают так же, как об усопших.
Письма, IX, 9, 1
Плохо, если власть испытывает свою силу на оскорблениях; плохо, если почтение приобретается ужасом: любовью гораздо скорее, чем страхом, добьешься ты того, чего хочешь. Ведь когда ты уйдешь, страх исчезнет, а любовь останется, и как он превращается в ненависть, так она превращается в почтение.
Письма, VIII, 24, 6
Я сказал, думается, удачно об одном ораторе нашего века, безыскусственном и здравомыслящем, но не очень величественном и изящном: "У него нет никаких недостатков, кроме того, что у него нет никаких недостатков". Оратор ведь должен иногда возноситься, подниматься, иногда бурлить, устремляться ввысь и часто подходить к стремнинам: к высотам и крутизнам примыкают обычно обрывы. Путь по равнине безопаснее, но незаметнее и бесславнее. (...) Риск придает особенную цену как другим искусствам, так и красноречию.
Письма, IX, 26, 1 – 3
И самый длинный день скоро кончается.
Письма, IX, 36, 4
Я не хочу, как человек праздный, писать длинные письма, а читать их хочу, как человек изленившийся. Ведь нет ничего бездеятельнее изленившихся людей и любопытнее праздных.
Письма, IX, 32
Очень одобряю, что ты предпринял прилежный пересмотр своих трудов. Тут есть, однако, некоторая мера: (...) излишнее старание больше уничтожает, чем исправляет.
Письма, IX, 35, 2
Хорошие люди слабее плохих.
Загляни в собственную душу.
Молвы боятся многие, совести – кое-кто.
В какие узкие пределы втиснута жизнь множества людей!
Мудрые люди говорят, что хорошо и почтенно идти по стопам предков, если, конечно, они шли прямым путем.
История не должна переступать пределов истины, и для честных поступков достаточно одной истины.
История пишется для установления строгой истины.
Честность оскорбляет людей в ту минуту, когда она им во вред, потом они же ею восторгаются и ее превозносят.
Честность для нас значит не меньше, чем для других необходимость.
О честности обвинителя лучше всего судить по самому обвинению.
Честную душу сдерживает совестливость, а негодяй крепнет от своей дерзости.
Никогда один человек не мог обмануть всех, да и все не могли обмануть одного человека.
Лучше ничем не заниматься, чем заниматься ничем.
Нет более справедливого дохода, чем тот, который принесут земля, небо, год.
Важно не звание человека, а его дело.
Если ты рассчитываешь на потомков, то для них недоделанное – то же самое, что неначатое.
Привычка к одним и тем же занятиям вырабатывает умение, но не развивает способностей, внушает не уверенность в себе, но самодовольство.
Люди по своей природе любознательны; и ничем не прикрашенное знакомство с фактами прельщает даже тех, кто с удовольствием слушает болтливые небылицы.
Считаю крайней глупостью выбирать для подражания не самое лучшее.
И радость и утешение – в науках.
Никто не может быть мудрым во всякую минуту.
Подобно тому, как почвы обновляются разнообразным и переменным посевом, так и наш ум обновляется размышлением то об одном, то о другом.
Беда часто делает людей остроумными.
Живой голос, как говорится, производит гораздо больше впечатления. Пусть то, что ты читаешь, будет сильнее, но в душе глубже засядет то, что запечатлевают в ней манера говорить, лицо, облик, даже жест говорящего.
У несчастных одни речи, у счастливых – другие.
Оратор должен иногда возноситься, подниматься, иногда бурлить, устремляться ввысь и часто подходить к стремнинам: к высотам и крутизнам примыкают обычно обрывы. Путь по равнине безопаснее, но незаметнее и бесславнее; бегущие падают чаще тех, кто ползает, но этим последним, хотя они и не падают, не достается никакой славы, а у тех она есть, хотя бы они и падали. Риск придает особенную цену как другим искусствам, так и красноречию.
Ораторы, говорящие сидя, если даже речь их обладает в значительной степени такими же достоинствами, что и речь говорящих стоя, одним тем, что они сидят, ослабляют и принижают свою речь. А у тех, кто читает речь, связаны глаза и руки, которые так помогают выразительности. Ничего удивительного, если внимание слушателей, ничем извне не плененное и ничем не подстрекаемое, ослабевает.
Гремит, сверкает и приводит в смятение не речь увечная и обкорнанная, а возвышенная, льющаяся широким великолепным потоком.
Опыт и есть и считается лучшим учителем красноречия.
Книги надо не прочитывать, но читать и перечитывать.
Всякая хорошая книга тем лучше, чем она больше.
Тот истинно благороден, кто легко прощает заблуждения людей и в то же время так боится сделать что-нибудь дурное, как будто он никогда никого не прощал.
Чистое не становится хуже, если им займутся люди плохие; вообще же оно удел хороших.
Для печали есть предел, для страха – нет.
Страх – суровейший исправитель.
Преданность негодяев так же ненадежна, как они сами.
Лицемерная любовь хуже ненависти.
Так уж устроено природой: ничто не усиливает любовь к человеку, как страх его лишиться.
Величайшая радость в жизни человека – быть любимым, но не меньшая – самому любить.
Кротость особенно похвальна тогда, когда причина гнева вполне справедлива.
Чрезмерное усердие больше портит, чем улучшает.
Люди, преданные наслаждениям, живут будто одним днем: кончилось сегодня – и нет причины жить.
Печаль изобретательна на скорбные выдумки.
Общепринято приписывать вину правдивость.
Справедливо, чтобы человек выступал иногда ради собственной доброй славы.
Людей охватила такая страсть к наживе, что, по-видимому, они больше находятся под властью своего имущества, чем сами владеют им.
Изобразить нельзя, как одушевляют действия ума телодвижения.
Молодость и средний возраст мы должны посвятить родине, старость – себе.
Можно мириться с беспорядочной сумятицей в жизни юноши; старикам к лицу спокойная упорядоченная жизнь: напрягать свои силы поздно, добиваться почестей стыдно.
О тех, кто сами призвали смерть, горюешь неисцелимо, ибо веришь, что они могли еще долго жить.
Неизменным и великим утешением в смерти людей, скончавшихся от болезни, служит ее неотвратимость.
Постараемся же, пока нам дана жизнь, чтобы смерти досталось как можно меньше того, что она сможет уничтожить.
Те, кто думают о будущих поколениях и хотят жить в своих произведениях, умирают всегда преждевременно, потому что смерть всегда обрывает у них что-то начатое.
Все, однако, можно если не победить, то смягчить искусством и старанием.
Змеи змей не кусают.