* Данный текст распознан в автоматическом режиме, поэтому может содержать ошибки
АСЕЕВ [267- -2681 АСЕЕВ организует лит-ое общество «Балаганчик», преследующее чисто богемные цели. Вернув шись в Москву, А. стал одним из видней ших поэтов и теоретиков «Лефа» (см.). А. дебютировал книжкой стихов в 1914. Вот как А. рисует свой предреволюцион ный облик: «я, двадцатисемилетний поэт, выученик символистов... я , увлекавшийся переводами М а л л а р м э , Верлена н В ь е л е Г р и ф ф ? н а , благоговевший перед Т е о д о р о м А м е д ? е м Г о ф м а н о м , восторженно носивший в сердце си лу и выдержку горестной судьбы О с к а р а У а й л ь д а одним словом, я — рафи нированный интеллигент». В первых же книгах А. выступил как т и п и ч н ы й д е к а д е н т - р о м а н т и к . А. примкнул к группе С. Б о б р о в а «Центрифуга», пытавшейся с о ч е т а т ь классиче с к у ю «чистую» л и р и к у с тех н и ч е с к и м и з а в о е в а п и я м и мо л о д о г о е щ е т о г д а к у б о-ф у т ур и з м а. Богемный характер творчества молодого А. быть может ярче всего сказался в об разах «Океании» (небоночное кафе, полу голая луна, возлежащая на синей пока той софе, дежурящая звезда, подающая устриц) или «Нового утра» (курят ангелы сигары, вчерашняя ночь -— старая кокот ка). А. презирал трезвенно-меркантиль ный мир. Ему казалось, что «мир — толь ко страшная морда», он мечтал с любимой «из мира убежать», «чтобы вечно не встре чаться ни друзьям, ни домочадцам». Он скорбел, что «жизнь осыпается пачками рублей». Он провозглашал свою особность, свою несвязанность с миром мер кантильного мещанства — «меня не зама нишь ты в клерки». И войну 1914—19.8 А. радостно воспринял как грандиозное крушение устоявшегося мещанского укла да («Время Европу расшвырять. Пусть рушатся камни зданий в огне, пусть исказится за чертою черта поношенной морды мира»). В дореволюционных стихах А., кроме всего этого, чувствовалась ро мантика запорожских песен («Песни со тен», «Песня Ондрия»), образы русских сказок («Еще! Исковерканный страхом»), славянская мифология («Над Гоплой»). Эти элементы, усилившиеся под бесспорным влиянием В. Х л е б н и к о в а , окра сили в свои цвета на первых порах и асеевское восприятие р е в о л ю ц и и . Он славит из Владивостока Советскую Россию («Рос сия издали») в деревенских образах: лен, синь, черные пашни, ковыли, черешни, зеленя, покос. Еще до революции А. про видел «судьбу грядущую свою, протоитаиную П у г а ч е в ы м » , а в торжествую щей революции А, разглядел « С т е п а н а Т и м о ф е е в и ч а » . В этом стилизован ном и бунтарском восприятии револю ции сказался восторг индивидуалиста из богемы, дождавшегося крушения ненавист ного ему мещанского уклада. Вот как А. рисует свое послеоктябрьское настроение: «Старая культура отгремела за плечами, как ушедшая туча. Возврата к ней для ме ня, недостаточно приросшего к ней, недо статочно пустившего в нее корни, быть не могло; на моих чувствах и мыслях не были еще набиты мозоли привычек. И радость от изменения поношенных черт мирового лица несла меня в сторону нового. Это новое не было миросозерцанием. Оно для меня, да и для большинства окружавших, ско рее было выходом из старого, возможностью, предощущением, тем, что выражалось в коротеньком определении „хуже не будет", определении, ставившем многих на невоз вратный путь». Это восприятие революции со стороны стихийного разгрома мещан с к о г о у к л а д а выразилось в большой с и л е н е н а в и с т и к реакционной обы вательщине («Мы пели песни») и в значи тельной б е с п о м о щ н о с т и при вы явлении положительных стремлений рево люции (стершиеся штампы—правда, кривда, свобода, народ, враги народа и т. д.). С переездом в Москву — центр проле тарской революции — А. сумел разгля деть и иные стороны революционной борь бы, революционных сдвигов. Еще до 1917 в стихотворении А. «Заржавленная лира» встречается «завод стальных гибчайших песен», ро там — это случайная ассоциа ция, не связанная ни с мироощущением автора, ни с тематикой, ни с системой об разов. Но этот случайный старый мотив развертывается в целую программу в пре красном стихотворении «О нем». «О нем» и «Гастев» означали конец восприятия Ок тябрьской революции как новой разиновщины и н а ч а л о творческого прибли жения к подлинно пролетарскому, инду стриальному Октябрю. Асееву, как и его «стальному соловью», захотелось в одно ярмо «с гудящими всласть заводами», А. при ветствует Гастева, как «Овидия горняков,